Шут для птичьего двора (СИ)

Навестить Иннегарда не отваживался никто. Ни один из гостей, ни его сводные братья и сёстры. Даже замковая прислуга. Открытые разговоры о первенце барона приобрели оттенок дурного тона, став запретной темой, но о нём тихо шептались в своих комнатах. Прилюдно же много говорили о погибших новобрачных, вспоминая их лучшие качества — скромность Эрегарда, красоту Виарины, где-то уже и приукрашивая.

В разгар этой суматохи возник вопрос о наличии палача. Как оказалось, мастер заплечных дел у Фаннегарда отсутствовал. Мелкие наказания вроде порки розгами исполнял начальник замковой стражи, а он наотрез отказался приводить в исполнение вынесенный бароном приговор. В обсуждении деликатной темы участвовал и Гилэстэл. Глядя на растерянное лицо Фаннегарда, князь предложил:

— Почему бы вам самому не исполнить приговор, барон?

— Мне? — испугался Фаннегард. — Я судья, а не палач.

— Это было бы символично, — с полной серьёзностью во взгляде и голосе продолжил Гилэстэл. — Вы подарили ему жизнь, вы её и забрали. Какаявозвышенность, благородный трагизм.

— С меня хватит того, что я вынес приговор, — огрызнулся Фаннегард. — Я и так по самое горло в…

Вышла заминка, которую разрешил виконт Риоган. Горевший желанием возмездия не меньше баронессы Киары, он отправил в своё поместье гонца с приказом — к утру привезти палача в замок Хонгескъё.

Вечером, оставшись один на один с Гилэстэлом, Астид обеспокоенно заметил:

— Мы рискуем потерять Иннегарда, князь.

— Нет, если будем действовать правильно.

— Всё же, удивляюсь ему, — пожал плечами Астид. — Я бы уже давно сбежал!

Князь усмехнулся.

— Во-первых, он не знает, что его ждёт. А во-вторых, он надеется на отцовскую любовь и прощение. Если ничего не предпримем, Фаннегард может сломаться и отменить приговор. Сделаем так…

***

Единственным посетителем заключенного был тюремный сторож, носивший ему еду. Но он молчал, а Иннегард его ни о чем не спрашивал, с нетерпением ожидая отца. Однако пришел к нему не барон, не имеющий ни отваги, ни желания видеть сына, а Гилэстэл.

На замок опустилась ночь, когда князь появился в подземелье в сопровождении Астида. В руках полукровка нёс прикрытую холстом корзину, из которой выглядывало горлышко винного кувшина. Громкий стук по внешней двери темницы заставил дремлющего Иннегарда вздрогнуть, а сторожа — сорваться со своего места и броситься к входу.

— Пусти, — приказал Гилэстэл караульному и взглядом указал на корзину. — Последний ужин.

Сторож покорно пропустил господ, и поплелся за ними следом. Иннегард, слыша приближающиеся шаги, обхватил прутья и приник к решетке. В его глазах мелькнуло разочарование, когда он увидел приближающихся князя и Астида.

— Ваша светлость, — склонил голову узник. — Один вы меня не забываете.

— Что верно, то верно, — без улыбки ответил Гилэстэл, а затем обернулся к сторожу. — Открой камеру.

— Но, Ваша светлость, — тот опасливо покосился на Иннегарда. — Его милость барон запретил.

— Барон запретил ему кушать? — воздел брови князь.

— Нет, — смешался охранник.

— Видишь эту корзину? В ней просто еда. И немного вина. Это бароном не запрещено. Открой камеру и оставь нас ненадолго. Можешь закрыть дверь снаружи, я тебя позову.

Помявшись, охранник кивнул, открыл замок и, поминутно оглядываясь, удалился. Пока не стихли его шаги, Гилэстэл не произнес ни слова. Как только наверху громыхнула дверь, он и Астид вошли в камеру к Иннегарду. Полукровка поставил корзину на пол, и, сложив руки на груди, прислонился к решётке. Гилэстэл приблизился к арестанту.

— Что вам нужно? — Иннегард отступил и опасливо покосился на князя.

— Ты. Живым и невредимым. Мы хотим забрать тебя отсюда.

— Я никуда с вами не пойду, — заупрямился Иннегард.

— Тогда ты выйдешь отсюда в сопровождении палача.

На встревоженный и вопросительный взгляд Гилэстэл веско произнес:

— Барон утвердил тебе смертный приговор. И отказался объявить помилование.

Красавчик сглотнул и бессильно опустился на жесткое арестантское ложе.

— Отец…

— Отец отрекся от тебя, Иннегард. Тебе отрубят голову. Утром. Похороны — твои и твоего брата — тоже состоятся завтра. Барон, как оказалось, не настолько расточителен, чтобы тратиться на них дважды.

Осознание услышанного длилось несколько минут. И вдруг Иннегард расхохотался. Он смеялся, как сумасшедший, задыхаясь в приступах хохота, стуча кулаками по нарам, по стене. Астид недоуменно переглянулся с Гилэстэлом.

— Папенька… папенька всегда называл… называл меня «безголовым»! — сквозь хохот различили они слова Иннегарда. — Безголовым!

Неуместное веселье прервалось так же внезапно, как и началось. Иннегард перевел дух.

— Как только на свет появились мои братья, он прилепил мне это прозвище, — с горькой иронией усмехнулся он. — Я, видно, и в самом деле глуп, раз вернулся сюда. Не надо было этого делать. Но мне так хотелось, чтобы он мной гордился, уважал меня хоть немного. Чтобы хоть кто-то, хоть кто-то не считал меня за недоумка, способного лишь портить девок, пить и драться. Это не от глупости, не от злости, а от бессилия. От невозможности или избавиться от этого проклятья, или научиться жить с ним.