Шут герцога де Лонгвиля

– Не думаю. Вы так рассуждаете потому что не знаете его. Поверьте, он достоин внимания. Он предан мне.

– Слуга обязан хранить преданность своей госпоже.

– Вы находите это утверждение здравым? А что вы скажете, если я приоткрою вам маленький секрет?

– Какой же?

– Он любит меня.

– Вы смеётесь надо мной? – улыбнулся маркиз.

– Нисколько.

– И он вам об этом говорил?

– Ну… То есть… он писал…

– Как? Он даже умеет писать?

– Конечно, разве может мой шут позволить себе быть неграмотным?

– И о чем же он писал вам? Это, конечно, были любовные записки? – голос де Шатильона опустился до шепота.

– Не угадали, мой дорогой Альбер! – засмеялась баронесса. – Он не посылает мне записок, даже любовных. Он пишет стихи вот в эту тетрадь, – она положила руку на дорогой ей предмет. – Он поэт, мой шут.

– Смешно, честное слово! – воскликнул маркиз. – Вы меня принимаете за легковерного глупца?

– Прочтите сами, – ответила Генриетта, протягивая гостю заветную тетрадь, раскрытую на нужной странице.

Де Шатильон принял из ее рук предмет и пробежал глазами страницу быстрого мелковатого почерка:

«Любовь – как облако

Из дыма и огня.

Любовь – безлюдная

И жаркая пустыня.

На неги высоту

Забросила меня.

И ветер по земле

ТВОЕ разносит имя!

Любовь – река,

В которой я – челнок,

Беспомощный,

Без весел и без цели.

Суровости ее

Противиться не мог.

И волны той реки

ТВОЕ мне имя пели.

Любовь – жестокий рок,

Несчастье и неволя,

Любовь – источник зла,

Насилье и разбой.

Влюбленным, как в аду,

Нет на земле покоя.

Но ты, моя любовь,

ЕЕ мне имя спой!»

– Вы не верите своим глазам? – усмехнулась баронесса.

– Никогда не поверю, что такое мог написать какой-то мальчишка! – воскликнул маркиз.

– Ну, Анри не совсем мальчишка. Я бы не рисковала так его называть. Впрочем, сейчас вы сами сможете его увидеть.

И словно в ответ на слова Генриетты открылась дверь, и вошел молодой человек с темными густыми волосами и пронзительными черными глазами на осунувшемся бледном лице. Маркизу показалось, что вошедшему лет двадцать-двадцать пять. Смущали резкие обострившиеся черты лица и суровая серьёзность, написанная среди этих черт. Молодой человек склонился в поклоне, приветствуя присутствующих.

– Здравствуй, Анри, – сказала Генриетта. – Мой гость, маркиз де Шатильон, очень захотел с тобой познакомиться.

– Это правда, – подтвердил маркиз.

– Я счастлив вашим вниманием к такой ничтожной персоне, как я, – бесцветным голосом ответил Анри, повторно кланяясь.

– Я бы хотела, чтобы ты что-нибудь прочел нам.

– В ваших руках моя тетрадь, – произнес молодой человек. – Я записал туда все свои мысли и чувства.

– Но я хочу услышать что-нибудь новое, – потребовала баронесса.

– Дорогая госпожа, я, с вашего позволения, больше не сочиняю.

– И давно?

– Со вчерашнего дня.

– А ты попытайся!

– Сейчас я ничего не могу сделать.

– Но как же так?! – Генриетта начинала сердиться. – Я тебя так нахваливала своему гостю, а ты! Нет, ты не отвертишься! Если ты не можешь сочинить сходу, тогда прочти что-нибудь из последних стихов.

– Я попытаюсь. Только еще раз прошу вас простить меня за мой выбор. – сказал Анри и вспомнил строки, пришедшие в его мозг тогда, когда он стоял там, на чердаке, один, и ему казалось, что это не Франсуа, а он сам лежит на холодном и грязном полу, без движения, без живительного тепла, без людской помощи.

В тот самый момент заплыли в голову чужие, но невероятно милые слова, которые кто-то очень близкий мог сказать своей возлюбленной.

И Анри прочитал их сейчас, впервые произнеся вслух:

– Когда погаснет последний луч

И веки ты сомкнешь,

Когда из низких свинцовых туч

А землю прольется дождь,

Когда в промозглой осенней тьме

Тебя охватит страх,

Когда пронесется призрак в окне,

Надежды ввергая в прах,

Когда забудешь про утро ты,

Не вспомнишь, что есть весна,

Когда ты оставишь свои мечты

И будешь совсем одна,

Когда ты поймешь, что незачем жить,

Что смерть – искупленье всему,

Когда будет нечем тебе дорожить,

Я к дому приду твоему.

Тогда на небе вспыхнет заря,

И высохнут слезы твои,

Тогда ты поймешь, что плакала зря,

И вспомнишь ты о любви,

Тогда, минуя оживший сад,

В котором гуляешь ты,

Оставлю тебя, улечу назад,

Туда, где растут цветы.

Тогда распростишься навек со мной,

Споет тебе песню рассвет,

Но мне уже видеть его не дано,

Мы больше не встретимся, нет.

– Этого мне ты еще не читал! – воскликнула Генриетта – Запиши немедленно в тетрадку, ведь ты же всё моментально забываешь.

Анри машинально открыл тетрадку, забыв, что она исписана до конца. И, пролистав до последней страницы, с ужасом уставился в текст.

– Что ты вылупил глаза? – бесцеремонно спросила баронесса и обратилась к де Шатильону. – Ну, теперь вы убедились в талантах моего слуги?

– О, да! – только и смог пробормотать маркиз.

А Анри всё еще смотрел на последнюю страницу тетради.

Там, как приговор, как черта, подведенная под всей его жизнью, четко и твердо занимало все пространство листа стихотворение, которое он только что читал.

– Когда я это успел? – воскликнул молодой человек.

И тут же вспомнил белый контур-фигуру со сферой в руках и странное пробуждение.

– Ты бредишь? – осведомилась Генриетта. – Что ты кричишь?