Шут герцога де Лонгвиля

О чем говорили помолвленные? О предстоящей свадьбе ли, о деталях ли праздничного туалета – нам неизвестно. Проходила беседа за роскошно обставленным столом, яства которого неустанно обновлялись, а повара и прислуга сбивались с ног от усталости. Окончилась трапеза ближе к полуночи, и утомленный непростой дорогой граф с достоинством удалился на ночлег в специально отведенные для него покои.

Госпожа де Жанлис возвратилась к себе совершенно потерянная. Ее существо отказывалось понимать и принимать реальность, слишком уж похожую на страшную сказку, чтобы быть правдой. Пришло ощущение, что всё происходит с кем-то другим, посторонним, и равнодушие тихими шагами прокралось в ее сердце. Равнодушие к всему, что окружало и даже к себе самой. Всё казалось бессмысленным и пустым. Голова ужасно болела, хотелось спать. Но наутро… Впрочем, мысль о том, что будет утром, еще не появлялась. Сейчас Генриетта желала одного: поскорее уснуть, забыться, навеки оторваться от гнусного бесполезного мира. Чувство усталости от жизни захватило ее в свои мягкие когти и поволокло по неведомым землям равнодушие и опостылости. Всё, что хотелось немедленно забыть, сейчас всплывало из недр предательской памяти и, будто отражаясь в сотне тысяч зеркал, повторялось бесконечное число раз, не зная пощады. Мучительная горечь, желание избавиться от терзающих мозг воспоминаний, мысли о предстоящей адовой жизни, о том, что не у кого молить о защите, вытолкнули наружу дикое озарение покончить с собой: мерзкая старая жаба, ядовитая и нестерпимо гадкая отныне будет распоряжаться ею во всем! Даже мимолетная мысль о женихе заставила баронессу содрогнуться и ощутить капли ледяного пота, потоками стекающего по телу.

Она была слишком горда, чтобы сдаться. Она была слишком умна, чтобы доказывать свободу самоубийством.

«Я выживу! – зло усмехаясь про себя, подумала Генриетта. – Я выживу для того, чтобы умер он, противная человекоподобная тварь, в которой не осталось ни капли ума! Я слишком хороша для него! И от об этом узнает! Он испытает это на себе!»

Тут же она села писать послание де Шатильону, и через полчаса всё было готово. В письмо говорилось о том, что ненавистная свадьба назначена на канун Рождества, и, если господин маркиз мужчина, он непременно придумает, как избавиться от графа, тем более, если его клятвы остаются в силе, и он пока еще любит госпожу де Жанлис.

Письмо заканчивалось словами: «Вы – моя последняя надежда, моя любовь! Вы – единственный мужчина, который вторгся в мое сердце! Я жду ответа от Вас и Вашего подвига! Любящая Вас Генриетта».

Надо ли говорить, что тут же был приглашен Анри с тем, чтобы отнести послание по назначению…

Молодой человек крепко спал, и слуге баронессы пришлось довольно долго барабанить в дверь, прежде чем она отворилась.

К Генриетте Анри пришел весьма помятый и недовольный тем, что его разбудили среди ночи, в такой неподходящий момент!

– Сейчас ты отправишься к господину де Шатильону! – в ответ на претензии молодого человека жестко сказала Генриетта и протянула запечатанный конверт. – Отнесешь вот это.

– Госпожа, возможно, я спросонья ослышался, – помолвил юноша. – Вы сказали, отнести письмо господину маркизу?

– Да! И не заставляй меня повторять тысячу раз!

– Простите, но разве вы не запретили даже упоминать в этих стенах его имя? – пробовал возразить молодой человек.

– У тебя действительно слишком хорошая память!

– Это плохо?

– В данном случае, да! Не рассуждай, а бери костюм и отправляйся в дорогу!

Анри пытался осмыслить перемену в госпоже.

– Вы решили помириться с маркизом?

– А с чего ты взял, что мы с ним ссорились? – рассердилась Генриетта. – Не лезь туда, куда тебе не полагается, жалкий шут!

На мгновение воцарилось молчание, но через секунду Анри его прервал и сказал:

– Вы правы, моя госпожа. Я недостоин вашей снисходительности, и потому поищите кого-нибудь другого кто доставит ваше письмо адресату.

И с этим он повернулся и скрылся за дверью.

Баронесса была в панике. Ущемленная гордость не позволяла ей возвратить слугу, так нагло с ней поступившего, да еще и наговорившего дерзостей. Но тогда кто отнесет письмо?

«А вдруг этот трус де Шатильон еще и откажет мне?» – внезапно подумала Генриетта.

Вероятность подобного исхода была столь велика, что победила все доводы и разрушила радужно-нелепые планы. Да! Помощи ждать неоткуда!

Казалось бы, теперь стоило и тревожиться, но… Генриетта громко расхохоталась. Ей вдруг стало смешно. От того, что она попыталась просить маркиза ее спасти, от того, что Анри так метко ей ответил и поставил на место; даже от перспективы собственного брака с дряхлой развалиной. Она хохотала, как ненормальная, и слуги в ужасе то и дело заглядывали к ней, опасаясь за ее душевное здоровье.

Смех постепенно перешел в рыдания, и голос баронессы приобрел несвойственные ему оттенки. Шум из ее спальни доносился долго, пока Генриетта не почувствовала, что ей больше нечем плакать, да и горло заболело от надрывных всхлипываний.