Сибилла

Эгремонт оказался более отзывчив душой и чуток сердцем, а потому решил, что будет разумно откликнуться на этот всплеск эмоций, сколь бы вялым он ни казался; честно говоря, имелось немало причин (и притом не лишенных эмоциональной подоплеки), по которым он вновь очутился в Аббатстве Марни. Он сидел рядом со своей кроткой невесткой, которая, судя по всему, была рада этой неожиданной сердечности мужа и делала всё возможное, лишь бы поддержать всякое проявление дружелюбия с его стороны. Капитан Граус был неутомим; викарий, человек по природе своей почтительный, соглашался с леди Марни, что школы для малышей^{194}, несомненно, важны, однако взял свои слова обратно, стоило лорду Марни выразить настоятельную надежду, что в его округе никогда не появится ничего подобного. Сэр Вавассур уже оставил позади добрую половину жизни; он был хорош собой и обладал прекрасными манерами, хотя порой на него нападала рассеянность, которая плохо сочеталась с его честным и, пожалуй, дружелюбным характером, светлым челом, ярким румянцем на лице и голубыми глазами. А вот лорд Марни говорил много, хотя в основном сыпал прописными истинами или пытался затеять спор. Его светлости было весьма непросто найти достойного соперника, но он выжидал и хватался за любую возможность с удивительным рвением. Самому капитану Граусу не удалось ускользнуть от него: войдя в раж, лорд Марни готов был поставить под сомнение даже его методы изготовления мух. Капитан Граус сдался, но не слишком быстро: он прекрасно знал, что страсть его благородного друга к словесной дуэли соизмерима только с его же любовью к победам. Леди Марни, в свою очередь, обладала несомненным дарованием и превосходно развитым умом, однако состязательный гений мужа немедленно усмирял ее пленительное красноречие. Стоило ей высказать ту или иную мысль, как он немедленно свирепел, и графине только и оставалось, что избегать подобных коллизий благодаря учтивой покорности. Что же касается викария, их частого гостя, то он бы с радостью хранил молчание, однако граф (а уж тем более когда они оставались наедине), по его собственному выражению, «выкуривал дичь из норы», и если она все-таки выбиралась наружу, то с такой натасканной сворой, как у его светлости, нечего было опасаться неудачного гона. И когда все были вынуждены замолчать, лорд Марни, оставив споры, обратился к насущным вопросам. Он вознес хвалу Новому закону о бедных^{195}, заявив, что тот непременно спасет отечество — если, конечно, будет «осуществляться» в том же ключе, что и в приходском союзе^{196} Марни; однако посчитал нужным добавить, что, кроме означенного союза, нет ни единого округа, где этот закон соблюдался бы надлежащим образом. Затем с неописуемой яростью высказался против арендуемых наделов и с беспощадной язвительностью разложил эту систему по косточкам^{197}. Он и в самом деле был не понаслышке знаком с целым рядом экономических теорий и при первой же возможности намеревался претворить их в жизнь — за исключением той, что касалась земельной собственности: здесь его светлость убежденно стоял на том, что она «строится на иных началах», нежели те, которые преследуют любые другие «интересы». Его ненависть к браконьерам не знала границ — и так же сильно ненавидел он сдачу земли внаем; впрочем, в перечне антипатий лорда Марни первое место следовало бы, пожалуй, отдать его предубеждению против Церкви — здесь его светлость и вовсе становился желчен. Не было на земле человека, который питал такую же неприязнь к подписным взносам любого характера, как лорд Марни, — и всё же ему было в радость наблюдать свое имя в списке тех, кто делал пожертвования в пользу всевозможных сектантских образований. Викарий Марни, занимавший свою должность по доброй воле, был для него образцовым священником, поскольку не лез в чужие дела. Под влиянием леди Марни досточтимый викарий однажды дошел до небольшой степени фанатизма: начались разговоры о вечерних лекциях, было решено изменить школьную программу, раздавались даже какие-то брошюры. Только лорд Марни быстро положил этому конец.

— Я не допущу в Марни никаких церковных происков! — заявил благородный владелец аббатства.

— Я уже намеревалась заняться сбором голосов, — сказала леди Марни Эгремонту, — но Джорджу это не понравилось.

— Чем меньше семья вмешивается, тем лучше, — заметил лорд Марни, — и, если говорить за себя, то я очень встревожился, когда услышал, что моя мать занимается подобными вещами.

— О! Мама творила чудеса, — сказал Эгремонт, — нам бы несдобровать без нее. Нет, правда, я вполне серьезно думал пойти на попятную, как только они выдвинули своего человека. До этого дела шли как по маслу; но стоило ему появиться, как всё встало с ног на голову, и я обнаружил, что кое-кто из моих наиболее ярых сторонников обретается в его избирательном штабе.

— Лорд Марни говорил мне, что соперник у вас был грозный, — сказал сэр Вавассур. — Кто он такой?