Сибилла

— Хотел бы я знать, где мне найти время, чтобы делиться с тобой содержанием каждого моего письма! — взорвался лорд Марни. — Особенно теперь, когда мне приходится разбираться с этим досадным происшествием, которое сегодня обрушилось на мою голову. Постой, это что же получается: чем больше я стараюсь оградить тебя от забот, тем больше в тебе недовольства?

— Это не недовольство, Джордж.

— Понятия не имею, что ты подразумеваешь тогда под словом «недовольство», — но, если человек изо всех сил старается угодить тебе и всем остальным и должен пересматривать свои планы только потому, что назначенный им день не вполне отвечает твоим прихотям, — если это не недовольство, то я очень хотел бы знать, как же это называется, Арабелла.

Леди Марни промолчала. Она всегда жертвовала своими интересами, всегда уступала, а если когда и пыталась высказать свою точку зрения, то сию же минуту неизменно принимала на себя роль не обиженной, но обидчицы.

Арабелла была одаренной женщиной — и всячески развивала свои таланты. Был у нее светлый ум и много других восхитительных качеств; душевной чуткости ей было не занимать; только вот ласковый характер леди Марни оказался чужд размолвок, а природа не наделила ее духом, способным указывать и повелевать. Она безо всякой борьбы уступала деспотической воле и взбалмошным причудам супруга, который едва ли был равен ей по уму и сильно проигрывал в плане любых душевных качеств, что присущи человеческой натуре; однако несгибаемое самолюбие лорда Марни позволяло ему одерживать верх над женой.

Леди Марни была совершенно безответной женщиной. Окружавший ее мир не терпел возражений, был суров, педантичен, суетлив и резок: вселенная инструкций, постановлений и графиков. Ее жизнь была чередой малых жертв и попранных удовольствий. Бывало, экипаж уже ждал у дверей — и всякий раз она не могла ручаться, что его не придется отсылать обратно; она приглашала к себе друзей — но имела все основания опасаться, что будет вынуждена выставить их за дверь; стоило ей взяться за чтение романа, как лорд Марни говорил ей переписать набело его письмо; она собиралась в оперу — и вдруг оказывалось, что лорд Марни занял для нее и нескольких своих приятелей места в галерее Палаты лордов^{229}, ожидая, видимо, бурного ликования и неописуемой благодарности за свое непрошеное и обременительное участие. На первых порах после свадьбы леди Марни противилась этой тирании. Наивная, неискушенная леди Марни! Разве могла она выстоять против этого себялюбца, проницательного и в то же время жестокосердного! Она взывала к его чувствам и даже упрекала его, она плакала, а однажды умоляла на коленях. Но лорд Марни объяснял эти выходки болезненной впечатлительностью молоденькой девушки, которая замужем впервые и не ведала ранее, каково это — безоговорочно подчиняться мудрой воле супруга, образцом коего он себя мнил. Через какое-то время, пройдя должное посвящение, леди Марни стала по целым дням пропадать для окружающих, отдаваясь во власть покаянных мыслей под сенью своего будуара, а ее господин тем временем ужинал в каком-нибудь клубе и посещал варьете: графиня была укрощена.

Лорд Марни, который просто обожал шахматы, окликнул капитана Грауса и деликатно предложил ему поскорее закончить партию с мисс Пойнсет; последняя понимала лорда Марни не хуже, чем тот понимал шахматы, а потому поспешила проиграть капитану, чтобы его светлость мог сойтись в схватке с равнодостойным игроком. Эгремонт устроился рядом со своей невесткой и затеял с ней непринужденный разговор, желая смягчить ее досаду, которая, как он с болью заметил, была обусловлена поведением брата. Через какое-то время он произнес:

— Знаете, это было весьма любезно с вашей стороны — взять и устроить мою судьбу.

Леди Марни, слегка удивившись, спросила:

— Как вас понимать?

— Вы, как я слышал, уже приняли решение о важнейшем шаге в моей жизни.

— Вы, право, меня озадачиваете.

— Леди Джоан Фитц-Уорен, ваша подруга…

Графиня зарделась: названное имя позволило ей выяснить, что к чему, — однако Эгремонт и представить не мог, что мысль о его женитьбе даже не приходила ей в голову. Леди Джоан, по описанию графини, не была красива; определенно не была красива; никто бы не счел ее красивой; многие, признаться, полагали как раз обратное; и всё же было у нее выражение лица, одно, особенное, выражение лица, которое, по мнению леди Марни, делало ее самой настоящей красавицей. Зато она была очень умна, признаться, даже слишком: что-то совершенно невообразимое!

— Благовоспитанна?

— Что вы, много более того; я сама слышала, даже мужчины говорят: несравненные знания.

— Типичный «синий чулок»?^{230}

— О нет! Она совсем не из этих «синечулочниц», у нее совершенно иной уровень: языки и ученые книги; арабский, иврит, а еще — старинные рукописи. И потом, у нее есть своя обсерватория, и она была первой, кто обнаружил комету^{231}. Доктор Баклэнд^{232} постоянно обращается к ней, она переписывается с Араго^{233}.

— А ее сестра, она такая же?

— Леди Мод? Она очень набожна. Я ее не так уж и хорошо знаю.

— Хорошенькая?