Сибирь: счастье за горами

Но лицо он нашел кому расквасить, одному уволившемуся научному сотруднику. Тот пришел в бревенчатую нашу гостиницу с разбитым носом, ругался, грозил, что подпалит весь мир здесь, а этого бугра утопит в Телецком озере. Был он нетрезв.

На следующий день мы разомкнули этот круг.

Чтобы попасть в другой, хочу я заметить из своего круга последнего времени. А вот удалось ли это сделать тем буддистам с высокогорного кордона, неизвестно. А разомкнули мы круг, прихватив все-таки и ключ верный от него, – засушенные эдельвейсы. И теперь стоит лишь достать из конверта этот цветок, как Алтай оживает: почти отвесные стены вокруг Телецкого озера, застывшая – а на самом деле грохочущая нитка – водопада Юл, что был виден из нашего окна в Чодро, табуны алтайцев, заснеженные – уже почти китайские – вершины гор…

Некоторое время мы жили на западе, как все говорили – и, наверное, говорят? – в Сибири, в Колокольне, в ста семидесяти километрах от Москвы. А думали всё и говорили о Сибири. И не утерпели, снова отправились на Байкал, теперь уже на Южный Байкал, в Танхой, в Байкальский заповедник. И это снова было вопреки житейской логике: уехали мы зимой, а весной меня призвали в армию. Но мы видели застуженный Байкал, засыпанные снегом горы Хамар-Дабана, жили среди мощных кедров, готовились к встрече с Меньшиковыми, обитавшими пока на севере этого моря, – да так и не встретились…

И весной окраины Танхоя тонули в черемухах, окутывая облачками стопы серых морщинистых тополей, уходящих царственными колоннами в небо. Здесь уже чувствовалось какое-то неуловимое влияние Дальнего Востока, Монголии, Китая. В поселке на речке Выдриной, впадавшей в Байкал, мы познакомились с бабой Мариной, бодрой и умной, в очках с толстыми линзами, поившей нас чаем с вареньями и рассказывавшей всякие житейские истории. В ее бане мы парились. И после бани снова распивали чаи, разглядывая фотографии на стене под стеклом. Говорила она, что видела писателя Распутина, то ли здесь, на речке Выдриной, то ли в поселке Выдрино, где и был всем известный Байкальский ЦБК. Наверное, Валентин Григорьевич приезжал туда – во вражеский стан – для того, чтобы воочию убедиться в том вреде, который приносил сей монстр. Хотя сделать это было не так просто. Помните фильм «У озера»? Как там подносили экспертам стакан с водой ЦБК, прошедшей очистку? То-то и оно. В Выдрино я бродил по прямым длинным улицам, выходил к очистным сооружениям и обонял мерзостный дух. Местные рыбаки плевались и матерились и уходили на ловлю в другие места. Многие жители комбинат хвалили – за рабочие места.

А мне вспоминается, как баба Марина рассказывала одну эвенкийскую сказку. Вот она.

Один охотник далеко забежал за зверем, что очутился в местах незнаемых. Смотрит: болото. Он был, конечно, охотник знатный, сильный – раз! – и перемахнул через болото.

А на той стороне увидел маленьких людей верхом на зайцах. Это были вечные люди. Вечные-то вечные, но и на них пришла напасть: кровожадный соболь завелся, резал их зайцев. Охотник тут же взялся помочь им. И убил того соболя.

В награду вечные люди пообещали привезти в его стойбище живой воды.

Охотник вернулся к своим, все рассказал им. Те обрадовались. Ждут-пождут вечных людей делегацию.

И раз женщины собирали у стойбища ягоды – глядь: едет вереница – маленькие люди верхом на зайцах. И те женщины давай смеяться. Чудно это им показалось. А это были вечные люди. Осерчали они сразу, из берестяной посудины живую-то воду и выплеснули, и та попала как раз на ель, кедр и сосну, так что и до сих пор эти дерева вечно зеленеют. А короб с остатками живой воды вечные люди на обратном пути уронили. Так и появилось море-озеро – Байкал.

И тут мне хочется сказку продолжить.

Нам бы радоваться да беречь его. А мы – губим да спорим: выгодно или не выгодно отраву пускать в живые воды.

И вечные люди над нами смеются.

…В конце концов мы вернулись в смоленские края. Но вот интересно, личный идеальный пейзаж, обретенный здесь, открывается деревней Долгомостье. Как раз в Долгомостье и останавливается пригородный поезд, отсюда и начинаются тропы – до самого Загорья Твардовского.

В Сибирь, как было уже сказано, отправился я по стопам предков. Значительно позже мне поведал про то умерший дядя. Он писал: «С покаянным чувством запоздало исполненного сыновнего долга пишу эти строки, спустя тридцать пять лет, отыскав его последнее пристанище на глухом деревенском кладбище».

Дядька мой Виктор Павлович Исаченков, смоленский журналист, танкист, прошедший до Берлина и там раненный, передал перед смертью своему сыну фотографии, записки, схему, родословное древо и поэму о сибирском селе в Красноярском крае, тот вручил все мне. И так я узнал про его вояж и про своих предков.

Дядька занялся изысканиями основательно: поехал в отпуск в Сибирь.