Сибирь: счастье за горами

Когда-то туда отправился житель смоленского села Каспля Павел Фомич Исаченков, (мой дед), ветеран Первой мировой. Жить с красавицей женой Ефросинией (моей бабкой) в Каспле ему уже было невмочь: ревность одолела. Были к тому веские причины или нет, кто знает. Поехал он по старым следам. В XIX веке туда откочевал его отец (мой прадед) Фома Дементьевич с супругой (моей прабабкой) Дарьей Гавриловной. В Соколовку Красноярского края. Это старинное село возникло в 1715 году на месте поселения беглых раскольников из Смоленской губернии – братьев Олсуфья и Герасима Соколовых. Так что и прадед мой Фома Дементьевич ехал в свою очередь по старинному смоленскому следу. Был ли он старовером, неизвестно.

Павел Фомич ушел на Вторую мировую, воевал, был ранен, писал в Касплю детям стихотворные письма, но все-таки после войны и госпиталя вернулся туда же, в Сибирь.

И дядьке предстояло отыскать его могилу и могилу Фомы Дементьевича. Пришлось поколесить по Красноярскому краю, заехать в Иркутскую область, чтобы повстречаться с сибирской родней, разузнать подробности. В итоге: «Затесал под пирамидку / Смоляной листвяжный кряж, / Прикрепил дощечку-плитку – / Скромный памятничек наш», – как пишет дядька в своем стихотворном отчете о поездке. Это была могила Павла Фомича. А к могилам Фомы Дементьевича и Дарьи Гавриловны пришлось уже по тропе таежной добираться до бывшей деревни Верховской. Там замшелые кресты в траве среди тайги… Да, хорошее название для сибирского кладбища – Верховское.

А старый тракт от Канска называется «На Долгий Мост». За деревней Долгий Мост похоронена дочка прадеда. Всех их дядька помянул на месте из своей дорожной солдатской фляжки: «На помин глоток из фляжки, / Горсть конфет на бугорок, / А взамен земли в бумажку / Завернул щепоть в кулек».

Дед Михаил, сын Фомы Дементьевича, пошел на охоту и без вести сгинул в тайге…

Долгий Мост там, в Сибири, и Долгомостье здесь, на Смоленщине. Соединил обе деревни Виктор Павлович Исаченков.

С Александром Трифоновичем Твардовским он встречался как журналист областной газеты, а потом и радио. И свой стихотворный отчет о поездке в сибирскую Соколовку и Долгий Мост он писал, конечно, под теркинский стих. Иногда совпадение буквальное: «Сам приблизясь к жизни краю, / Память о тебе храня, / Мой отец! За что, не знаю, / Я прошу: прости меня». У Твардовского обращение не к отцу, а к матери-земле: «Мать-земля моя родная, / Ради радостного дня / Ты прости, за что – не знаю, / Только ты прости меня!..» Фронтовик Виктор Павлович почитал Александра Трифоновича как бога.

Дядька пишет: «Соколовка, Соколовка – / Старый тракт на Долгий Мост, / За околицей в сторонке / Пригорюнился погост».

А мимо моего Долгомостья проходит самая древняя смоленская дорога – Еленевская, или Ельнинская, хожу я по ней с отрочества в леса, на речки и холмы полюбившейся на всю жизнь местности. У Твардовского об этой дороге дивная строчка: «Дымный дедовский большак».

Теперь для меня в этой строчке и сибирские деды встают. И я им кланяюсь.

Сибирские деды как те вечные люди эвенков. Их обиталище – Сибирь небесная. Уже четвертая по счету? Первая была юношеской, вторая – любовной, третья – терпящая бедствие. И здесь можно переиначить Рериха, сказавшего, что поверх всяких россий есть одна незабвенная Россия. То же и Сибирь – одна, великая, обещающая волю, Сибирь Ермака и первопроходцев, Сибирь Аввакума и страстных староверов, Сибирь тунгусских сказаний, нимнгаканов. Кстати, в чем-то они перекликаются с былинами, только вместо коней, напускающих озера, ломающих дубравы, здесь олени, скачущие тяжко, с грохотом и треском. А так все то же: красавицы с шелковыми косами и солнцами в глазах, богатыри, ловящие лося, как паука за лапки, и разрывающие его тут же; многодневные обильные пиры, сон от трех до тридцати суток; превращения в птиц, вбивание врага в землю. Но вот главное отличие – по крайней мере, прочитанных сказаний, – они вертикальны, тогда как русские былины горизонтальны. Эвенкийские богатыри опускаются в Нижний мир и поднимаются в Верхний, где берут себе в жены дочерей солнца.

Серебряный – у эвенков любимый эпитет, символ красоты. Интересно, что не золото, которым полны были сибирские горы. «Серебряные лыжи», например, не из серебра, а просто красивые.

Любопытно описание рождения ребенка: его надо поймать. Эвенкийки рожали стоя, держась за перекладину. Повитухи помогали. Здесь тоже помогает бабка, выписанная из Верхнего мира, но младенец все же шлепается на подстилку из травы и пускается в бега, за ним гоняются по всему жилищу, бегают вокруг очага; наконец он готов уже выскочить вон, но тут на выходе появляется его отец-богатырь, хватает ребенка и крепко прижимает.