Сибирская кровь

Помню сложившуюся тогда атмосферу доверия между руководителями валютных подразделений московских банков. Все мы прекрасно друг друга знали и проводили совместные операции долгое время без официально установленных лимитов, на чистой интуиции. Как-то мне нужно было для моего довольно небольшого банка привлечь сроком на один день сразу двадцать миллионов долларов (а рублевые средства мы сами размещали под большой процент). Нашел семнадцать у традиционных контрагентов, а еще три – никак. Звоню Андрею Мельниченко, который в то время возглавлял МДМ-банк. Говорю: «Андрюх, дай, плизз, трешку на овер[442]!». Он мне: «А завтра точно вернешь?» – «Точно» – «Бери!».

Или, скажем, просит меня по телефону Александр Осмоловский из Альфа-банка приобрести для него на ближайших биржевых торгах за рубли миллион-другой долларов, покупаешь их, а пока возвращаешься на рабочее место, рыночный курс валюты вырастает на несколько процентов. Но ты все равно совершаешь сделку на прежних условиях. Было и наоборот, когда, к примеру, я договорился в «черный вторник» с Сергеем Агеевым о продаже полутора миллионов долларов банку «Империал» с расчетами на следующий день по действовавшему тогда на рынке высочайшему курсу, а уже через час этот курс начал валиться. Однако рубли пришли в «Визу» вовремя и в полном объеме. Можно было бы сказать, мол, извини, забыл о сделке или что-то не получилось, а затем продать ранее купленные и подорожавшие или купить подешевевшие доллары в прямой сделке с другими контрагентами, поделить прибыль и заработать сразу на пару добротных московских квартир. Но у нас и мысли не появлялось кого-то подвести, не подтвердить делом устные соглашения, пусть даже они стали совсем невыгодны. Можно сказать, что тот еще молодой валютный рынок был рынком банкиров-купцов: на нем царствовали заветные принципы купечества на Руси «доброе имя лучше богатства» и «уговор дороже денег». Да и что в характере мужчины может быть важнее ответственности за дело и собственные слова? Не уверен – не обещай. А если обещал – отдай все, умри, но выполни.

Поэтому для меня стало шоком невозвращение в 1995 году из Всероссийского биржевого банка в «Визу» солидной суммы кредита. А ведь его брал под свою ответственность мой старый знакомый, который, как потом выяснилось, элементарно лгал своим товарищам о надежности банка. Некоторое время после того «кидания» было очень тяжело с поддержанием ликвидности «Визы», но постепенно справились, восстановили доходность, хоть и далеко не прежнюю. Только романтика доверия пропала, во всех банках появилась система жесткого контроля устойчивости контрагентов. Да вот что-то не очень она помогала и помогает.

Вскоре мне пришлось столкнуться с вероломством части бывших сослуживцев, которых взял в банк и обучил навыкам профессии. Они прежде прозябали на низких зарплатах, а, дорвавшись до высоких банковских и привыкнув к ним, но не имея способности к совершенствованию методов законного и надежного извлечения прибыли, начали тупо опустошать «кормушку», фактически топить банк «Виза», как только я из него ушел[443].

А ушел я в сентябре 1996 года, приняв приглашение заместителя председателя Центрального банка Российской Федерации, бывшего руководителя Валютной биржи Александра Потемкина возглавить валютное управление в составе департамента иностранных операций (ДИО) главного банка страны. Через два года, минуя должность заместителя, стал директором департамента, занимался реализацией курсовой политики и управлением золотовалютными резервами, входил в состав комитета Банка России по денежно-кредитной политике.

Но, уверен, что ключевой, наиболее ответственный период моей работы в ЦБ начался с возвращением в него после августовского кризиса 1998 года известнейшего банкира Виктора Геращенко. Сразу скажу: на мой взгляд, Виктор Владимирович – человек исключительно яркий, эрудированный, высокий профессионал, но ему близки социалистические воззрения, и поэтому деятельность его команды в ЦБ – что в 1989–1994, что в 1998–2002 годах – приносила совсем немного пользы.