Сибирская сага. История семьи

Постоянного аккомпаниатора у Шуры никогда не было. Занимался он, аккомпанируя себе самостоятельно. Это давало возможность расширять репертуар, разучивая все новые вещи. Работая над ариями и сложными романсами, особенно Рахманинова и Римского-Корсакова, где партия фортепиано трудная, фактически идет дуэт певца и пианиста, приходилось играть «как следует». Всегда относясь к себе критически, Шура говорил:

— Я представляю собой одно целое, единицу. Одна моя половина — пианист, другая — певец. И то и другое — половинки целого. Следовательно, нет ни певца, ни пианиста.

Трудный подросток

Всякий раз, провожая Диму и встречая его из школы, мама и я целовали его — у нас в семье было так заведено. Однажды, как обычно, прощаясь у входа в школьный двор, я поцеловала своего десятилетнего сына и услышала раздраженное требование:

— Не целуй меня больше!

— Дима?!

— Да, не целуй! Я и так как белая ворона, да еще вы со своими поцелуями!

Отвернулся и решительно пошел прочь.

Боже мой, бедный ребенок! Что же, остальных детей родители не целуют, раз его дразнят за это? Конечно, по их мнению, у Димы была масса недостатков: очкарик, маменькин сынок, ходит в музыкальную школу, взрослые провожают и встречают его из школы, не пьет водку!!!

Большую часть времени Дима проводил в обществе мальчиков, родители которых увлекались алкоголем. Отцы пили нещадно, иногда и мамы с ними. Некоторые мальчики не понаслышке знали вкус водки. По мнению «друзей» Димы, мы были никудышными родителями — водку не пили и в доме ее не держали. Дима однажды сказал в сердцах:

— Вы даже водку не пьете! Вот у Селиванова отец пьет водку и Юрке наливает. Они вместе пьют.

Я даже не знала, что ответить. Рассказала мужу, мы были в шоке. Папа поговорил с Димой по этому поводу, они даже обсудили Степана Егоровича и его пристрастие к водке. Дима вроде бы согласился с тем, что это нехорошо.

Вскоре произошло событие, которое потрясло всю школу. Дима лишь случайно не стал его участником — в тот день он приболел и остался дома. В его четвертом классе почему-то отменили занятия. Дети по домам не пошли, а все отправились в гости к девочке из их класса, которая жила рядом со школой. Родителей дома не было — папа-летчик был в командировке, мама на работе. Дети залезли в бар, где стояла бутылка коньяка «Плиска». Открыли, разлили всем, выпили и опьянели. Пришла в обед мама, увидела пьяную компанию, вызвала Анастасию Алексеевну, и они вдвоем растащили всех детей по домам. Был, конечно, большой шум, родительское собрание, вызывали участников к доске, стыдили…

Диме было двенадцать лет, когда я почувствовала запах водки от него. Я испытала такой ужас — словами не передать. Что делать? Как поступить? Бить ребенка было не в правилах папы, а мои шлепки — это просто смешно. Через много лет после этого случая Дима скажет:

— Надо было меня головой об стенку!

Образное выражение! А тогда… Постоянный контроль, подозрения, бесконечные беседы, призывы бабушки пожалеть себя и маму. Вначале, кажется, он слушал, что-то отвечал, как бы обещая исправиться, а когда подрос и возмужал… Слушал, не слыша. Он уже имел обо всем свое твердое мнение и не собирался его менять.

Нам приходилось много работать и, конечно, времени для общения с ребенком оставалось немного. К тому же мы были уверены, что он видит, как мы много трудимся, ведем достойную жизнь, не пьянствуем, и сам сделает выводы. Оказалось, это не так. Если вы оставляете ребенка без должного внимания, им обязательно займутся другие «доброжелатели» — и уж они не озаботятся сохранением вашего авторитета. С тех пор авторитет мы потеряли навсегда.

Дима много времени проводил у бабушки и Степана Егоровича, который страдал пристрастием к водке и на этой почве, мягко говоря, не имел взаимопонимания ни с нами, ни со своим сыном Виктором. К нам Степан Егорович относился с болезненной подозрительностью и недоверием. В присутствии мальчика мы с ним не ссорились, но Дима понимал, что дружбы между нами нет. После очередного запоя и пьяного дебоша у мамы случился гипертонический криз с осложнением. Я довольно резко поговорила со Степаном Егоровичем. Дима возмутился:

— Как ты можешь с ним так говорить? Он защищал Родину, дрался за вас на фронте!

Ну что я могла ответить? Я показала рукой на бабушку, которая без сил лежала в постели с перекошенным лицом — у нее был парез лицевого нерва:

— А это тебе нравится?

И все же Дима принял сторону Степана Егоровича. У него возникло явное недоверие к нам, оппозиция, которая не оставила его и во взрослой жизни. Всякий раз, когда я высказывала свое мнение, он всегда возражал и очень редко соглашался поступить по-моему. Не раз я говорила ему, что была бы безумно рада ошибиться!..

* * *

По работе мне иногда нужно было ездить в командировки по краю. Вот и теперь мне предстояла поездка на три дня. Когда я пришла в администрацию нашей больницы, меня увидел заведующий санитарной авиацией Аронов. Спросил:

— Куда едешь?

Я ответила. Он обрадовался: