Сибирская сага. История семьи

Третьей была народная песня «Ах ты, душечка». Здесь голос раскрылся, звучал свободно, красиво, с истинно русским тембром — звонкая середина, блестящие верхние ноты. Будто пел не мальчик, а зрелый певец, наполняя звуки чувством и глубиной. Это было великолепно! Пишу со слов папы и людей, бывших тогда в зале.

Все бросились к папе, восхищенно поздравляя с талантливым сыном. Преподаватели говорили:

— Везите сына в Москву к Нестеренко, он не откажется от такого ученика!

В восторге от Димы были и сами поступающие. Позже Димина однокурсница Люся Сафина сказала:

— Мы все подумали, что это уже готовый певец, в отличие от нас. Мы же два года проучились на подготовительных курсах, но не научились так владеть голосом!

После экзамена Галина Алексеевна Астанина повела папу знакомиться с заведующей кафедрой Екатериной Константиновной Иофель. Папа увидел перед собой невысокую, около ста пятидесяти сантиметров ростом, женщину лет шестидесяти. Гладко зачесанные назад русые волосы, голубые навыкате глаза. Сразу поразила ее манера говорить властно, смотреть свысока. Астанина представила папу, Иофель взглянула на него будто сверху вниз и отрезала:

— Взять его к себе не могу! У меня класс набран полностью!

Подняв голову, дала понять, что аудиенция окончена.

— Хотелось бы, чтобы он занимался у вас, у него трудный характер, поэтому надо к нему найти подход.

— Что-о-о? Это у меня характер, это ко мне надо находить подход! Здесь не детский сад, а консерватория. Не будет вести себя как следует, вылетит в один миг!

Папа был поражен этим разговором. Она что, не слышит разницу в пении Димы и остальных? Но все-таки спросил:

— А тенора, который пел Ленского, берете?

— Что за вопрос? Конечно, беру!

— Знаете, я веду в самодеятельности вокал и таких, как этот тенор, не беру. Это напрасный труд как певца, так и педагога. У него нет вокального слуха. Он не будет петь.

Презрительно глянув на папу, Иофель заявила:

— Он им всем сто очков вперед даст! Он пианист, окончил училище по классу фортепиано.

Папа в ответ пожал плечами. Забегая вперед, скажу, что этого тенора отчислили с четвертого курса по причине профнепригодности. Вот так! И все-таки у папы появилась уверенность, что Диму возьмет в свой класс именно Екатерина Константиновна Иофель. Папа уже достаточно повидал в своей жизни певцов, хороших и плохих, талантливых и бездарных, имел определенные навыки и опыт работы с мужскими голосами. Знал тонкости и сложности вокала, изучал эту специальность досконально, имел идеальный слух и разбирался в голосах профессионально. Слушая поступающих певцов, он находил массу недостатков. Почти у всех были хорошие голоса, но настолько «сырые», что потребуется огромная работа, прежде чем они станут певцами. Дима очень сильно отличался от них. Конечно, папа видел его недостатки, над которыми нужно было работать во время учебы в институте. Самый большой недостаток — слишком юный для певца возраст. Диме нужно было окрепнуть, возмужать, нарастить силу, вырастить голос. Должно было пройти время. Главное — работать, а такой недостаток, как возраст, быстро проходит.

Через час они с Димой зашли в кабинет Иофель, чтобы узнать расписание занятий. Она встретила их с сигаретой в зубах. Докурив, свернула из газетного обрывка кулек, сунула туда окурок, плюнула на него и выбросила в окно. У папы округлились глаза: «Вот так профессор от культуры!» Сообщила:

— Беру Хворостовского в свой класс, но только лишь потому, что об этом меня попросил Серафим Васильевич Годин. Ему я не смогла отказать.

Заявление Иофель «только лишь потому» повергло папу в уныние. Он же слышал всех поступающих. Дима был лучший! Папа как педагог благодарил бы бога за такого ученика! Что тут еще скрыто? Каковы мотивы такого поведения? Тогда он еще не знал об интригах в среде служителей искусства. Правильно ли он сделал, оставив сына учиться в Красноярске?

Папа всегда считал, что в консерваторию поступают в высшей степени одаренные люди, поэтому даже думать не смел о том, чтобы самому в молодости или позже попробовать поступить туда. Теперь же, услышав абитуриентов, понял, что совершил в жизни большую ошибку, но был очень счастлив, что Дима на правильном пути. Даст бог, ему не испортят голос здесь, на этой кафедре сольного пения!

Когда он пришел домой, я была поражена. Никогда я не видела его таким счастливым, так бурно выражающим свой восторг. Он плакал от счастья и показывал мне все в лицах. Поднимал руку вверх на всю длину: «Таким был Дима», потом опускал руку до пола, показывая, где были остальные. Впервые за последние годы мы были просто безумно рады тому, что произошло. Я благодарила бога за то, что в самые трудные дни нашей жизни он увидел наши страдания, пожалел и одарил счастьем, «поцеловав» нашего сына!

* * *