Сибирская сага. История семьи

Я открыла глаза. Смотреть было горячо. Я лежала у папы на руках, мама склонилась надо мной. Оба расстроены. Папа отдал меня маме, а сам куда-то пошел. Вскоре он вернулся с тетей доктором из соседнего купе. Она послушала меня трубочкой, посмотрела горло. Сказала маме, что сейчас принесет лекарство и скажет, что надо делать.

Мы ехали так долго, что, казалось, никогда не приедем домой. Я лежала. Мне давали какие-то противные порошки, доставали кипяток, заваривали чай с медом. Мама всю свою жизнь была обязательным, точным и пунктуальным человеком — наверное, сказывались немецкие гены. Вот и сейчас она делала точно по времени все, что требовалось. Кто-то предлагал молоко, но я с самого раннего детства не могла его пить — оно выскакивало из меня вон, и мама благодарила и отказывалась. Где-то кричали, смеялись и плакали дети, но играть не хотелось. Я слушала, как разговаривают взрослые и равномерно стучат колеса вагона. Все время хотелось спать.

Доктор часто навещала меня.

— Самое хорошее лекарство — сон, — говорила она маме. — Не будите ее. Пусть спит, а лекарство дадите, когда проснется.

Во время болезни у меня часто сильно поднималась температура. Это всегда сопровождалось одинаковыми ощущениями. Я четко видела, как огромное, бесформенное, мягкое и обволакивающее, страшно тяжелое образование, то ли облако, то ли гора, наваливалось на меня — сначала на грудь, потом на горло, на голову… Давило так, что было невозможно дышать. Я задыхалась, а потом, видимо, теряла сознание. В такие моменты мама боялась, что я умираю. И надо же мне было заболеть в дороге, да еще в таких условиях! Спасибо моим родителям, тете доктору и соседке со старенькой мамой — сообща они меня выходили. В Новосибирске я вышла из вагона сама, держа маму за руку. Мы очень тепло распростились с нашими спутниками. Мама, утирая слезы, благодарила их за помощь.

Своим родителям я стоила очень дорого. Перед родами у мамы развилась эклампсия — тяжелое осложнение беременности. Когда она потеряла сознание, папа повез ее в абаканскую больницу на служебной легковой машине вдвоем с водителем. Был январь 1936 года, мороз под сорок, страшная метель. Маму закутали в теплые одеяла, а папа в спешке оделся легко, забыл даже взять рукавицы или перчатки. Дорогу занесло снегом, машина часто застревала. Нужно было расчищать дорогу, а лопата была одна, и кому-то одному приходилось работать просто голыми руками.

И все-таки маму успели довезти до больницы живой. Надо отдать должное тамошним замечательным врачам, настоящим специалистам, не по своей воле оказавшимся в Сибири. Если бы не их знания, опыт и умение, не было бы в живых ни мамы, ни меня. Сутки врачи боролись за нашу жизнь. Наконец у мамы заработали почки, а меня вытащили щипцами. После родов мама временно ослепла и несколько дней не могла увидеть меня. Потом зрение вернулось.

Когда решали, оперировать маму или применить щипцы, папа страшно боялся потерять ее. Моя бабушка Лина сказала доктору:

– Не надо оперировать. Она очень здоровая женщина, она родит, только вы ей помогите.

И все получилось, однако осложнения остались на всю жизнь. После моего рождения маме сказали, что у нее не будет больше детей. Я росла любимым забалованным ребенком, и любая моя болезнь становилась для родителей страшным горем, а мама просто теряла голову. Они с папой очень меня любили.

Война

Домой мы добрались за неделю до конца папиного отпуска. Он сразу же пошел на работу и сказал, что завтра отправляется в военкомат.

Папа всегда занимался руководящей работой — и в комсомоле, и потом, когда его приняли в партию. Он не был военнообязанным — у него был «белый билет» по здоровью. В молодости они с маминым братом, а моим дядей Шурой Вебером страстно мечтали пойти в Красную армию. Дядю Шуру взяли, а папу не пропустили из-за зрения — он ходил в очках. Ранее он перенес заболевание легких, подозревали туберкулез. Доктора не справлялись, помогла одна старая женщина в далекой таежной деревне, куда папу отвез его отец — мой дед Евстафий Лукич Тетерин. Папа там жил несколько месяцев и вернулся, как он считал, здоровым. Однако медкомиссия забраковала его по зрению, да и легкие военным врачам тоже не понравились.

Однако теперь была совсем другая обстановка. Папа привык быть всегда на переднем крае. Закрыться «белым билетом» — не в его правилах. В военкомате ему отказали:

— Приказа брать на фронт «белобилетников» не было, пожалуйста, не мешайте работать.

Он написал прошение Ворошилову рассмотреть его дело индивидуально и зачислить рядовым в Красную армию, но ответа не получил. В военкомате сказали, что в отдаленных селах все мужики и даже молодые женщины ушли на войну, остались одни старики. Хочешь помочь Родине — поезжай и возьми какое-нибудь хозяйство. Там от тебя больше пользы будет, чем на фронте.