Сибирские купцы. Торговля в Евразии раннего Нового времени

То, что можно назвать коррупцией, в России было неисчислимо в своих проявлениях. Похоже, что в долгосрочной перспективе московская минималистская версия государства внесла свой вклад в развитие учреждений и системы, в которой зазор между намерениями и средствами, причитающимися выплатами и наградами все в большей степени заполнялся культурой, терпимо относившейся к альтернативным методам, сделкам и вознаграждениям, культурой, на этих альтернативных проявлениях основанной755. Концепты коррупции или конфликта интересов, разумеется, существовали, но не всегда были ясно очерчены. Как уже упоминалось, из‐за традиций «кормления» сложнее было провести границу между этичным и неэтичным поведением756. Эта система, в рамках которой московские чиновники получали вознаграждение напрямую от подотчетного им населения, сосуществовала с налоговой системой на протяжении всего XVII века757. Размытость существовавших правил усугублялась затянувшимся переходом от вотчинного государства к налоговому, которое более систематически и эффективно извлекает доход из своего населения для военных целей758. Новое время хлынуло в Россию, но не лишило ее преобладания культуры неформальных связей. В Сибири, как и повсюду, понятия «собственных нужд» и «лучшего» допускали самые различные толкования759. Позаботившись об интересах царя, можно было начать заботиться о своих760. Подобные модели поведения не вызывали протеста, но оставались неопределенными и трудноизмеримыми, и власти всячески пытались установить нормы, которые мы чаще всего наблюдаем в те моменты, когда они нарушались. Эти границы были вполне осмысленными для людей того времени, хотя и не все придерживались их как Священного Писания, а наблюдателей из будущего они приводят в замешательство.

Можно также задуматься о допущениях, которые мы привносим в вопрос коррупции в российской истории. Современные американцы, как правило, считают вскрытые факты коррупции указанием на то, что система в целом работает. Но когда речь заходит об истории России, то базовое допущение, похоже, состоит в том, что лишь часть контрабанды оказалась записанной в таможенных книгах. Эти допущения, вне зависимости от того, являются ли они циничными или соответствующими истине, лежат в основе мнения историков, что записи в таможенных книгах следует оценивать не как объективный показатель экономических тенденций, а скорее как протокол того, что соглашались записать в таможенной книге чиновник и частное лицо761. Не вполне ясно, какой вывод делать из записей, сообщающих о контрабанде и выплаченных в соответствии с предустановленной процедурой штрафах. Например, в 1704 году у тобольского татарина Бакия Назарова обнаружили незадекларированные шкуры рыжей лисы. Он заплатил 10-процентную пошлину на товары, а также штраф величиной в 10% от стоимости контрабанды (2 гривны на рубль). Таким образом, контрабандист Назаров заплатил верхотурской таможне штраф в 1 рубль 60 копеек, что было сравнительно мягким наказанием762. Миллер сообщает: «Буде утаенных товаров не найдется более 200 рублей, то купец допускается до присяги, что он при объявлении товаров просмотрелся, и тогда ему сие в вину не причтется… Ежели же сыщется утаенных товаров до 300 рублев и более, то в таком случае никакое извинение не принимается, но должен такой купец с утаенных своих товаров заплатить пошлины вдвое»763. Даже признавая, что доступ к твердой валюте был затруднен, подобные условия не выглядят драконовскими. И действительно, московское руководство велело, чтобы городские глашатаи объявили о смертной казни за контрабанду ревеня, но в этом же самом документе городские власти получили совсем иные указания: конфисковывать контрабандный ревень764. Таков был русский патернализм на практике – подобно некоторым родителям, он больше угрожал, чем наказывал.