Сибирские перекрестки

На поминки за стол собралось много народа. Рядом с Кириллом с одной стороны сел Родион, с другой какой-то неизвестный мужик, уже в годах, с черными кудрями и плотной фигурой, выдающей недюжинную физическую силу. Мужик был невысок ростом, с толстой короткой шеей, на которой треуголкой сидела голова, с мощным торсом и короткими некрасивыми пальцами, похожими на сардельки, которыми он ловко подхватывал со стола стопку с водкой, быстро опрокидывал ее в рот и кидал туда же закуску. Однако, несмотря на прямо-таки неинтеллигентную внешность, мужик оказался умным и толковым. Говорил он глухо, иногда останавливаясь, чтобы перевести дыхание, при этом сноровисто нанизывал одно на другое слова, которые, укладываясь, как в стопку, создавали видимость чего-то стройного, умного и глубокого.

Напротив, через стол, сидел отец Кирилла, а рядом с ним какой-то милиционер – молодой худенький сержант с усиками, длинным носом и застенчивым выражением лица, с которого за весь вечер не сходила виноватая улыбка. Казалось, он чувствовал себя в чем-то виноватым перед этими людьми, к которым, как узнал позже Кирилл, он не имел прямого отношения.

«Зачем он здесь?» – мелькнуло у него.

Он с интересом разглядывал сержанта, впервые в жизни столкнувшись с застенчивым милиционером.

Наконец Кирилл не выдержал и спросил об этом умного мужика.

– А-а! Этот-то! Это наш участковый, сосед он! – ответил тот…

И Кирилл вспомнил деревенский обычай: обязательно приглашать соседей на все праздники, торжества или печальные застолья. Можно было не пригласить родственника – забыть или поссориться – но не пригласить соседа, так же как соседу не прийти на приглашение – не дозволялось. И если такое случалось, то потом за это все село искренне осуждало и тех и других.

Отец Кирилла сидел печальный. Правда, было неясно, из-за чего: то ли переживал смерть деда, то ли его терзало что-то другое. Но, по-видимому, у него, как и у деда, тоже имелись причины для недовольства своим родом – сыновьями. И если у деда недовольство вылилось на физическое и духовное мельчание рода, то у отца печаль была об ином. Всю жизнь он экономил и считал деньги, надеясь, что со временем семья заживет как следует, как и все люди – хорошо, зажиточно. И если, иногда думалось ему, это будет не он с женой, то, по крайней мере, их дети. Поэтому он старался дать им образование, выучить, видя, что образованные живут хорошо. Однако его надежды не оправдались: еще в раннем детстве у старших сыновей выявилась неспособность к умственной работе. И когда младший поступил в институт, отец обрадовался, воспрянул и подумал, что хотя бы этот оправдает его ожидания. Этим он и жил последние годы, гордясь младшим. Но время шло, а младший, закончив институт и уже давно работая, стал так же, как и отец, считать деньги, которых и ему тоже всегда не хватало. Он долго скрывал от отца, сколько получает, но в конце концов, когда тот узнал, то подумал с иронией о судьбе: «И этот мимо денег!»… И еще подумалось отцу: «Стоило ли учиться так долго и так упорно, если живется не лучше, а хуже тех, которые никогда нигде и ничему не учились»…

Обо всем этом у Кирилла с отцом был неприятный разговор, после которого и появились у него эта печаль и недовольство.

И сейчас, глядя на отца, Кириллу показалось, что когда тот умрет, то будет лежать в гробу такой же, как дед – со сжатыми кулачками, тоже недовольный на свой род. Но теперь это недовольство будет выглядеть робким, смиренным, так как сила ушла из их рода…

– Вот она, жизнь-то, как поворачивается! – сказал умный мужик, прервав мысли Кирилла, как будто продолжая начатый разговор или высказывая что-то продуманное, выношенное. – Счастье-то работает на себя, горе – на других! Вот и получается, что горе-то человечнее…

Кирилл посмотрел на мужика, который продолжал все так же непрерывно что-то жевать, и от этого показалось, что чем больше он ест, тем все умнее и умнее становится. И еще подумалось, что мужик в чем-то прав, но его правота какая-то мелкая, однобокая, наперекосяк – как старая, покосившаяся изба, которую все видят, что она стоит, скособочившись, но еще стоит, и никто не знает, почему стоит, так же как – почему до сих пор не упала. Но думать ни о чем не хотелось, а после выпитой водки появилось расслабленное безразличное состояние.

Вскоре за столом стало весело, хотя причина, из-за которой собрались, не давала этому повода. Послышались шуточки, рассказы.

– Умрешь на вас! – хохотнула молодая, яркая, как фантик, баба, которую с двух сторон осаждали мужики.

Однако она тут же резко, неизвестно из-за чего, сменила тон.

– Ну, ты это брось! Я это не люблю! Я не такая! – отбрила она одного мужика. – Это не про тебя! Не лезь! А то как звездану!.. И по тебе поминки справим!..

От этого другой мужик, сидевший рядом с ней, довольный, хохотнул…