Сибирские перекрестки

Умный сосед Кирилла продолжал что-то громко говорить, уже не обращаясь ни к кому конкретно. Говорил все так же много и умно: «Я уступаю им и этим выигрываю…Ты думаешь, если он серьезный, так я его не вижу, не понимаю?! Понима-аю! За серьезностью можно скрыться, но не от меня! Я все вижу!.. Ненависть сильная штука! За ней ничего не видать! Я никого ненавижу! А вот ты, говоришь, умный, образованный, а ты засмейся, я тебя враз разоблачу! Вот он, смех-то, какой!»

– Не образованный он, а дурной! – неожиданно вступил в разговор Родион.

Кирилл посмотрел на брата и встретился с его нехорошей ухмылкой. От этого ему стало неприятно, и в сознании мелькнуло: «Что это он снова за старое? И не надоело? Да и сейчас-то! Хм!»

А Родион уже не мог остановиться: «Дурака образование только проявляет, виднее становится!»…

– Э-э! Ты пошто так с братом-то? – миролюбиво воскликнул умный мужик и повернулся к Кириллу. – Ты не бери, не бери в голову! Ну, мало ли что он сказал… Брат все-таки! Ты не бери, не бери!..

А вот он, Кирилл, как раз и брал. И не брать не мог. Для него в этом-то был весь смысл жизни. Такие обиды подхлестывали, заставляли упорно работать, преодолевать что-то, что не додала природа. И из-за этого он не любил людей, которые, как ему казалось, специально изводят, травят его, стараются загнать его, надеясь, что он в конце концов выдохнется и упадет, как старая изнуренная кляча…

За столом уже давно забыли деда, поминки, причину сбора.

– А я ему говорю – съезди и привези горбыли! – слышалось с другого конца стола. – Тебе что, сарай не нужен? Ты смотри какой!..

– Ну, бабы! И почему вы такие жадные?..

– Денег-то у него много было! А он возьми и промотай их! Нет чтобы мотоцикл купить!

– Вот-вот и поди за такого!

– Да нет, ему рано жениться… Пускай пообвыкнет, поумнеет!..

С поминок расходились поздно. Умный мужик все еще что-то говорил – и все умное. К концу поминок он все так же крепко стоял на ногах и, казалось, не пил и не ел, а только умнел и умнел. Женщины стали убирать столы. Родион, неизвестно из-за чего обиженный на Кирилла, взял шубу и ушел спать на сеновал. Отец немного походил по избе, затем посидел на крыльце, покурил, выбросил окурок, крепко сплюнул и пошел в маленькую комнатушку, в которой последние годы жил дед. Сморенный дневной усталостью, отец ложился всегда рано. Однако спал недолго. Где-то среди ночи он просыпался, вставал, долго ходил по дому или, если было лето, выходил во двор, находил какое-нибудь занятие, работал, а потом, когда появлялась усталость, снова ложился спать. Делал он все автоматически, по привычке, и чувствовалось, что интереса к делу уже давно нет, как уже давно исчез интерес к жизни, потому что ждать от нее ему было уже нечего. Все, что должно было совершиться в его жизни, совершилось и теперь осталось только одно недовольство – и собой, и своими родственниками. Но и это недовольство уже не волновало, стало привычным – притерлось и не беспокоило.

Отец знал, что больше родственники все вместе уже не соберутся, как вот сейчас, а соберутся только на его похороны, так же как собрались на похороны деда. Так как только похороны сводили вместе на какое-то время их, уже давно чужих друг другу. И на его похоронах все будет так же, как на похоронах деда. Будет такая же сутолока, беспокойство, что-то будут делать, но не будет ни волнения, ни печали, так как вместе с силой ушли из рода и сильные, волнующие чувства. На следующий день, уже с утра, родственники потянулись разъезжаться по домам. К вечеру никого не осталось.

Уехал и Кирилл, спокойно попрощавшись с отцом и Родионом. Уезжал он с каким-то подспудным чувством вины перед дедом, ненужности всего, что было на похоронах, а затем на поминках. Ему немного было жаль отца, и, глядя на него, апатичного, уставшего от жизни, и полностью в ней разочаровавшегося, он с неприятным чувством подумал, что это же, по-видимому, в будущем ждет и его. И ему пришла пока не до конца осознанная беспокойная мысль, что их род по какой-то злой воле попал в заколдованный круг, вырваться из которого сами они были уже не в состоянии.

Истукан

Вечером, оставив позади меандровую долину, трое геологов вышли к озеру, похожему на длинную гантель, стянутую посередине болотом. Здесь тропа исчезла, и они в нерешительности остановились. Впереди было болото, покрытое зеленой сочной травой, с едва заметными стежками, которые заканчивались тупичками, стоило только по ним пойти.

– Идем напрямик, – сказал Андрей. – Но чур – след в след!

– Андрюша, я боюсь! – дрогнувшим голосом сказала Танька.

– Не волнуйся, Морозова, утонешь – Андрюха речь толкнет о безвременно погибшем геологе в борьбе с суровой природой! – съязвил Колька.

– Тебе бы только смеяться, – буркнула Танька, действительно чем-то напуганная.

– Ладно, пошли, – прервал их Андрей. – А ты не бойся – не первый раз в поле!

– Все равно боюсь, – откровенно призналась Танька, которую постоянно заедала честность, когда она говорила с ним.