Сибирские перекрестки

– А как же! Всю войну отмахал. Хм! Мне повезло – чистый, как стеклышко, ни царапины!..

– Ты где сейчас работаешь?

– На стройке, прорабом.

– Ты береги себя.

– Хм! А что со мной может случиться после такой-то войны! Теперь – на гражданке. Ты что-то не договариваешь… Что случилось?

– Да нет – ничего… Приеду, расскажу. Ну, давай, пока!

– Жду! Телеграмму дай – встречу!

– Пока, Славка!

Через месяц Олег Борисович выехал в Киев, отправив перед этим Славке телеграмму.

Однако на вокзале его никто не встретил.

«Наверное, телеграмму не получил, а может, на работе», – подумал он, вспомнив к тому же, что была середина недели, взял такси и поехал к Славке на квартиру.

На звонок дверь открыла невысокого роста женщина средних лет с нездоровым желтоватым цветом лица и отрешенным, отсутствующим взглядом темных печальных глаз.

– Здравствуйте! Здесь живет Вячеслав Висляков? – спросил он, и неприятное предчувствие кольнуло его в груди.

– А вы кто будете? – настороженно посмотрела на него женщина.

– Я его старый приятель по студенчеству. Мы с ним еще до войны ездили в экспедицию. На Алтай…

Женщина секунду все так же отрешенно смотрела на него, затем пригласила войти, провела в комнату и предложив стул, села напротив него.

– Я слушаю вас.

– Могу я видеть Вячеслава? – натянуто сказал Олег Борисович, не понимая, чем вызвана такая холодность приема.

– А его нет.

– Как нет?!

– Нет совсем… Он умер…

– Как умер! Не может быть! Я же с ним недавно говорил по телефону! Он же был совершенно здоровый! – торопливо заговорил Олег Борисович.

– Да, он действительно был здоровым…

– Как, как же это случилось? Как?!

– Разбился, упал с дымовой трубы ТЭЦ и разбился… Дня через два после вашего звонка к нему на участок пришли молодые ребята из училища, монтажники, на стажировку. Он повел их на объект, а затем взял одного из них помощником и полез на трубу. Рабочих не хватало, срывались сроки, а объект надо было сдавать. Вот он и полез сам. А послать одного, молодого, не мог. Я же знаю его… И потом, он настолько был уверен, что с ним ничего не случится, теперь, на гражданке-то, что только посмеивался, когда я, бывало, говорила ему, чтобы он был поосторожнее там, на стройке. После войны он жил, как пьяный, думал, заговоренный. Такую войну прошел – и ничего. Подвела она его. Взяла свое… Разбился он ужасно: все было переломано… Кошмар какой-то!..

С каждым словом женщины у Олега Борисовича все ниже и ниже опускались плечи, как будто она не говорила, а замуровывала его живьем, укладывая вокруг него одно за другим бревна из тех самых лиственниц, срубом огораживая еще живого от всего мира, загоняя в рамки судьбы и больше уже не оставляя ни малейшей надежды на то, что все происшедшее с ними могло быть случайным совпадением.

Подавленный всем навалившимся на него, он в тот же день уехал из Киева домой.

* * *

Олег Борисович долго колебался, рассказывать или нет про все то, что узнал за последнее время. Несколько раз он брался за ручку, собирался написать, хотя бы в тот же институт, где работал профессор, но окончательно так и не решился.

Да и потом, кто ему поверит, что он не выдумал все это, что это не галлюцинации одинокого старого человека? Свидетелей-то ведь нет. В живых остался только он один. Кто поверит ему, кто будет сравнивать, сличать, что откопали они там, что думали, что говорили, и почему это могло отразиться на их последующей судьбе. Где доказательства, что все, им рассказанное, действительно было так. Память ведь – ненадежная штука, особенно в старости.

Поэтому в конце концов он решил: пусть умрет с ним та тайна, что открылась ему о далекой каменистой, неуютной высокогорной степи, оставив ему одно-единственное утешение. Несмотря на многочисленные раны, воин с перебитым носом умер в глубокой старости. И если все его предположения правильны, то он тоже доживет до преклонных лет.

«А Славке не следовало лезть на верхотуру», – иногда, вспоминая Славку, печально думал он о том, что зря не рассказал ему обо всем по телефону, не предупредил об опасности.

«А расскажи я ему все, полез бы он после этого на трубу? Думаю, полез бы. И не потому, что не поверил бы мне, а потому что иначе не мог бы поступить. Так же, как я, не мог не встать, не оторваться от надежной земли и не пойти в ту атаку, в которой меня швырнуло близким разрывом гранаты, перебило коленную чашечку и осколком срезало нос».

И еще подумалось ему: «Если действительно существует судьба и от нее никуда не уйти, то лучше пусть никто не знает ее до последнего своего часа. И не зная ее, не зная, что с ним может случиться, поступает свободно, по совести, предопределяя этим свою судьбу…»

Он рано вышел на пенсию, всю свою послевоенную жизнь часто болел, с трудом и болезненно передвигался, но прожил он долго, как и было отведено ему судьбой.