Сибирские сказания

Тут откуда ни возьмись сорока трескотушка села на нижнюю ветку рябинки, у которой ягоды только-только багроветь начали. И уселась как раз напротив меня да как затрещит, застрекочет! Я даже рыбину из рук на землю выронил, на ту сороку с удивлением уставился. Небывалое дело, чтоб такая осторожная птица, как сорока, да так близко к человеку подлетела совсем безбоязненно! Или я сам чуток умом тронулся, или с птицей чего приключилось, для меня не понятное, коль всякий страх потеряла.

Протянул к ней руку, с земли осторожно поднялся, думаю, сейчас поймаю ее, за хвост схвачу. Не тут-то было. Сорока прыг-скок и на другую ветку повыше перебралась, не хочет в руки даваться. Остановился, смотрю, что дальше будет. А она пострекотала, пощелкала надо мной вверху, чуть в сторону перелетела и опять свою трель выводит, словно сказать чего хочет. Прислушался я к ее стрекотне, и послышалось мне, будто бы она мое имя называет: «Асхат, Асхат, Ас-хат!»

«Ну, дела, – думаю, – сороки заместо попугаев говорить начали!» Никогда о таком не слышал, а уж видеть и вовсе не приходилось. Чудо, да и только! А сорока с одного дерева на другое перелетела, но недалеко, на меня глядит, стрекочет, головой в разные стороны вертит. Выходит, зовет она меня, что ли?! Делать нечего, пошел за ней следом и только несколько шагов сделал, как вижу: совсем молоденькая березка горит, огонь прямо по белой кожице ползет, лижет ее своим хищным языком, к вершинке подбирается. Я даже удивиться не успел, с чего это в лесу ни с того ни с сего деревце огнем взялось. Скинул с себя куртку, принялся жадное пламя сбивать, гасить, бедную березку спасать. И нескольких минут не прошло, как огонь унялся, и даже дымка не осталось.

Устал я, взмок, запыхался, пошел к речке попить, сажу с себя смыть. Подошел к берегу, наклонился к воде и на тебе – в речке отражение девушки красоты необыкновенной с толстой косой на голове, лицом белым, глазами голубыми, а на ней самой сарафан зеленый, словно осока речная, яркий, сочный, красивыми узорами расшит. Отскочил от речки, назад оглянулся, а там березка молодая растет совсем такая же, как та, с которой только что огонь сбивал. Ничего не пойму! Или на солнце перегрелся, или заболел дурной болезнью. Прошел чуть по бережку, опять в воду глянул и ничего не увидел. Успокоился чуть, умылся. Но не утерпел, вернулся к тому деревцу, что в воду смотрится, опять в воду глянул. И снова девушка в зеленом сарафане мне оттуда улыбнулась и подмигнула даже. Ущипнул себя для верности, ажно вскрикнул от боли. Нет, не сплю, не чудится. Вот ведь рассказать кому, не поверят, засмеют.

Выбрался на берег, на солнце поглядел, а оно уже за кромку соснового бора спряталось, значит, вечер скоро, а там и ночь придет, стемнеет. Какое тут болото в потемках искать! И домой возвращаться неловко. Соседи спросят: «Как клюква нынче, Асхат, уродилась?» А я что в ответ скажу? Врать с детства не приучен, но и рассказывать, как заплутал, как сорока мое имя выкрикивала, как березку тушил, тоже неловко. Вспомнил, что чуть в стороне от речки, ближе к озеру, где хороший карась ловится, избушка нашего лесника Кадира стоит. Подумал, подумал, рыбину доел, хлеба половину сжевал, остаток на потом оставил и решил в избушке той заночевать, а уж завтра на клюквенное болото наведаться. На душе сразу веселее стало, отряхнулся и отправился избушку искать, чтоб, значит, на ночлег определиться.

Избушку лесника Кадира быстро нашел – она подле старой ели сложена, а верхушку еловую издалека видно. Посмотрел по следам вокруг, но свежих не заметил, видать, давно сюда никто не заходил. Глянул вверх, а на крыше бурундучок сидит, на меня глазками-бусинками посверкивает, усиками шевелит, интересуется, с чем пришел. У нас в тайге бурундучки самые любопытные из всех зверьков, людей не боятся, доверяют человеку, почти ручные. И всегда возле охотничьих избушек держатся, за человеком крошки со стола подбирают, пропитание в том находят. На зиму бурундук несколько ведер кедровых орехов себе заготавливает, в дупле или норе прячет. Старики сказывают, что если кто из людей запасы его найдет, себе заберет, то бурундук головой на развилку у кустика бросается и сам себя так душит, потому как не выжить ему без зимнего припаса.

Зашел я в избушку – никого. На столе несколько кружек перевернутых стоит, соль в баночке, в углу возле железной печки мелко колотые дрова лежат, береста, коробок спичек на полке. Все, что нужно путнику. Можно с дороги, с мороза обогреться, обсушиться, чай сварить, сил поднабраться. Даже свечной огарок оставлен, чтоб без света не сидеть. У нас издавна обычай такой: кто ту избушку срубил, тому она и принадлежит, но зайти в нее каждый может, коль нужда есть.