Сибирские сказания

А тот что? У него что на уме, то и на языке. Все выложит, расскажет, полный короб наворотит, и не унесешь. Мол, вчера Иван был пьян, а Касьян самогонку сидел, едва избу не сжег, баню спалил, глаза залил. И пошло-забрякало ботало на всякого.

Мужик приезжий новостей Прошкиных наслушается, в затылке почешет, дальше поедет, другим расскажет, от себя малость добавит, по-своему все исправит. И такая слава про нашу деревню пошла, что ни чести, ни доброго слова никто не скажет. Хоть поп-то и Савва, да нехороша слава. И всё Прошка-свинопас тому виной с дурьей башкой. Он при околице заместо численника стал – каждый встречный-поперечный не успеет рта открыть, вопроса задать, а тот уже и честит, обо всем доложит, сообщит и просить не надо.

Думаешь, старики ране по завалинкам сидели, на народ смотрели запросто так? Э-э-э… не зря. Я те точно скажу. Понятно, что старому человеку кости на солнышке погреть, на мир поглядеть только польза. Но у них еще акромя этого и другое дело было: нового, пришлого человека встретить, приветить, по делу направить, все указать, чего надо рассказать. А где и промолчать, чтоб сор из избы не выносить, на ветру не сорить, при людях не мусорить. То собаке вольно на свой хвост брехать, а умный человек слово бережет, где попало не обронит, лишку не уронит. Мало ли брехов по свету ходит, людей за нос водит. Но у нас такой народ не в чести, видел не видел, а лучше промолчи.

В ранешное время народ и без газет знал про все, где что творится, деется, да на что надеяться. Где хлеб дешев, а где много голодных ртов.

Так что Прошка-свинопас и на сей раз не на месте оказался, не туды притулился. В пустой бочке и звона больше. Чего с него возьмешь, стребуешь; чем шелудивого брить – не лучше ли опалить.

А наша деревня в ту пору в почете была, справной слыла. Мужики работящие, девки негулящие, бабы каждый год приносят приплод.

На гулянках песни пели, блины ели, вино пили, небо зря не коптили. За нашими девками ажно из самого города женихи наезжали, сватали, да не всех принимали, за стол сажали. А уж городские, оне киселя хлебать лошадь зря не погонят. Знали, за чем ехали, кого сватали.

А уж какая у нас скотина была! Загляденье одно! Коровка идет, два ведра на удой несет. Лошадку любую запряги да овсом корми, так она тебя и в Кострому, и в Москву свезет, глазом не моргнет. А овечек остригут, возами шерсть на ярмарку везут.

А дома?! По два века стояли и не гнили тебе, не червоточинки. Обухом стукнешь – звенит, что медный колокол! Из кондового лесу рублены, в венцы скатаны, схвачены, ничегошеньки ему не придет, не сделается. Любо-дорого поглядеть, порадоваться.

А болота наши моховые-клюквенные самые ягодные были, весь мир кормили. Бочками собирали, на зиму оставляли. Каждая ягода с ноготь размеру будет, сочная, во рту приятная, объеденье. Теперича такой ягоды и не сыщешь, не найдешь, перевелась вся.

Да… Так вот, как стал Прошка у околицы свиней наших пасти, языком чушь молоть, так народ и взбеленился, требуют снять его с должности. Оно парня-то и жалко, да себя все одно жальче, когда про нас по всей округе небылицы плетут, сказки сказывают. Пошли к деду Андрею: мол, назначь на Прошкино место кого другого, но его убери, не можем терпеть более.

Дед Андрей к людям на крылечко вышел, да и говорит спокойненько, с усмешечкой:

– Чего шумим, кричим, глотки дерем? Сошла баба с ума, да и нас свела. Али горит где? Али неприятель на штурм пошел? Баб своих наслушались, как кислой браги накушались. Брюхо сыто, да глаза голодны. Чем вам Прошка не угодил? Может, свиней на гряды пустил?

– Нет, – говорят ему, – свиньи на месте, а сам он хужей свиньи, таку яму под всех нас вырыл, выкопал, что не знаем, как оттудова и выбраться-выскочить. Брешет про всех чего ни попадя, язык без костей, научился хрюкать у своих свиней. Не хотим, чтоб он у околицы сидел, в кулак свистел. И все тут!

Дед Андрей подумал, подумал, усы покрутил, подергал и говорит:

– Ладно, быть по-вашему, уберу Прошку-свинопаса с околицы, пущай пасет свиней на другом конце, от проезжих подальше. Может, и впрямь спокойней будет, от греха подальше, к лесу поближе. Но и без работы парня оставлять не дело, а то озоровать начнет, учинит чего. Тут хоть какое, а занятие. Может, и выправится, ума наберется. Поживем – увидим. Как сказал, так тому и быть, – и обратно в дом ушел, дверь прикрыл.

На другой день погнал Прошка свиней своих на другой конец, к лесу поближе, от деревни подале. Народ-то и успокоился. Только и там с ним такой случай случился-приключился, что стыдно и рассказывать.

На том конце у леска березового, на бугорке по-над речкой, с давних пор кладбище деревенское определено было. Всех там и хоронили. Место сухое, тихое. А покойникам чего еще надо? Чтоб вода не мочила, да тишина была, да люди-сродственники помянуть на родительскую субботу к ним приходили. Так уж не нами заведено, устроено.