Сибирский эндшпиль

Еще один заключенный лежит на койке, мрачно глядя на стоящую на тумбочке фотографию женщины… В конце концов они добрались до последней секции. Пять секций, в каждой место для восьми человек: блок вмещает сорок.

У последнего стола их ждали двое. Сидящий с краю был толстым, почти круглым, его редеющие волосы были зачесаны назад, типично, по-русски. Пухлое круглое лицо с тройным подбородком. Мак-Кейну пришло в голову, что этот толстяк более естественно выглядел бы у доски с указкой, или в палисаднике пригородного дома, подстригая розы. Тот, что помоложе, напротив, был крепко сложен, с всклокоченными черными вьющимися волосами и подбородком, по цвету напоминающим вороненую сталь. Его глаза уже изучали Мак-Кейна, как возможного противника.

Круглолицый кивнул Мак-Кейну на стул и тот сел напротив вышибалы. Никто не протянул ему руку, а сам он решил не напрашиваться. Нолан, которого Мак-Кейн уже успел про себя назвать "Иисусом Ползучим", сел через два стула от него.

Перед круглолицым на столе лежала картонная папка для бумаг цвета буйволовой кожи, а рядом — папка с какими-то таблицами.

— Вы — новый американец, мистер Эрншоу, два-семь-один-ноль-шесть. сказал он, глянув в бумаги. — Из Пасифик Ньюс, Калифорния.

— Правильно.

— Тут сказано, что вы журналист.

— А-га.

— Меня зовут Лученко. Я староста этого блока. Это Йосип Майскевик.

Мак-Кейн вежливо кивнул. Майскевик продолжал молча глядеть на него.

— Вы знаете местные правила?

— Мне немного рассказали об этом в моей секции, когда меня доставили.

— Не думайте о Замке, как о карательном заведении. Здесь всего лишь поощряется социально предпочтительное поведение и отношение к делу. Здесь действует не принуждение, а инициатива и привилегии. Но привилегии надо заслужить. Я отвечаю за выполнение правил в нашем блоке. Если вы захотите связаться с официальными лицами, или у вас будут жалобы — обращайтесь ко мне. Кроме того, я назначаю на работы. Вы будете работать в Центре, в механической мастерской, начиная с завтрашнего утра.

Лученко продолжал объяснять правила, процедуры, и тому подобное. Над ним стоит старшина блока, также заключенный. Старшина блока может обращаться непосредственно к коменданту блока, о котором говорил капитан, принимавший Мак-Кейна. Начальником блока В был полковник Бочавин. Над ним стоял комендант Федоров, но судя по всему, он крайне редко спускался с небес, чтобы лично встретиться с заключенными. Неисправимых, не желавших включаться в процесс перековки, ждали неприятности и одиночное заключение в карцере. Система наказаний была более или менее стандартной, и новички скоро осваивались с ней, зная сколько за что можно получить. Опоздание в свой блок за час до отбоя — три дня, оскорбление охранника, который в тот день был в плохом настроении — неделя, Драка с другими заключенными или отказ работать — тут вы уже попадали в категорию месяц-и-больше. Нападение на охранника обходилось не больше трех дней — "до того, как вас расстреляют", — с улыбкой пояснил Нолан.

— Я думаю, что вы будете благоразумны. — подвел черту Лученко. — Вы увидите — я буду относиться к вам так, как вы относитесь ко мне. Об остальном вам расскажет Нолан. У вас есть какие-нибудь вопросы?

Пока Мак-Кейн слушал, он решил, что что-то в Лученко не сходится. Русский пытался быть грубым и жестким, но это у него не получалось. Как у торговца, выполняющего на практике все, что он прочитал в книгах об убеждении клиента — только выразительности не хватает. И, похоже, упоминание о благоразумии скорее для спокойствия Лученко, чем для меня. подумал Мак-Кейн. А этот молчун Майскевик, зачем он здесь? Уж не намек ли на то, как работает структура власти, если кто-то ей не подчиняется? Да, это, пожалуй, именно так. Лученко необходима сильная рука за спиной.

— Один вопрос. — ответил Мак-Кейн. — Я был арестован, вместе с моей коллегой из службы новостей. Ее зовут Пола Шелмер. Мне ничего не сказали ни о ее здоровье, ни где она находится. Я хотел бы поговорить с комендантом блока, узнать хоть что-нибудь.

Лученко на секунду поджал губу, затем сделал на листочке в папке какую-то пометку.

— Я ничего не могу обещать. — ответил он. — Запрос будет передан.

— Я был бы очень благодарен.

— Что-нибудь еще?

— Это все.

— Отлично. Как я уже сказал, выполняйте правила, и скоро вам станет легче. Как вы со мной, так и я с вами. Вот что я могу вам сказать.

Мак-Кейн вернулся в переднюю часть камеры, и сел у края стола, слушая оживленную математическую дискуссию Рашаззи и Хабера. Нолан, неслышно следовавший за ним, притянул стул и сел рядом.

— Хорошо, что здесь еще один американец.

— Здесь много американцев?

— Двое, в других камерах. Но мне с ними не о чем говорить. Слишком наглые и горластые. — Нолан все время улыбался, словно избегая казаться раздражающим. Для Мак-Кейна это было чересчур напоказ и дьявольски раздражительно. Но это только его первый день; это он должен сюда вписаться.

— Так вы из Иллинойса, да? — спросил он. — Я когда-то знал одну девочку из Чикаго…

— Женщины ничего не соображают в политике.

— Она занималась не политикой.