Сибирский фронтир

Мои спутники – братья Полосухины – менялись у кормового весла, изредка ругались со сплавщиками, я же считался на барке гостем и был представлен сам себе. Сперва неспешное путешествие показалось даже приятным. Я любовался пейзажами, беседовал с попутчиками, по крохам собирая сведения о местных делах, нравах и размышлял.

Мало–помалу, однако, передвижение со скоростью речного потока стало утомлять. Бесполезная трата времени поднимала давление в котелке. Я уже привык к дикому темпу жизни. Кроме сравнительно короткого отдыха в средневековом Пскове, мне всё время приходилось выкладываться по полной программе. Я бегал от гоблинов в родном и далёком будущем, до изнеможения работал веслом, выбираясь из прошлого; в Нижнем Новгороде мне пришлось жить с фальшивыми документами, напряжённо учиться, поглядывая по сторонам, а потом опять бегать от гоблинов. Я уворачивался от пуль и стрел, зубов и когтей, скрывался от слежки и проводил контригру. Организм превратился в адреналиновый завод, работающий в три смены, и вот теперь он простаивал.

А всё потому, что сокровенные знания не могли доставить меня в исходную точку задуманной авантюры. Способность проникать сквозь пространство оказалась бессильна против размеров фронтира.

***

Я оседлал пространство и время, словно пару диких скакунов. Мчался, меняя одного на другого, но далеко не сразу научился управлять ими.

Проблем с датировкой не возникало пока я пробирался из глубины веков. Тогда было достаточно просто переноситься из весны в осень и обратно в весну. Сезоны обладали отчётливыми признаками, за которые цеплялось воображение. Жёлтая листва, набухшие почки. Когда пронзаешь века и тысячелетия о точной калибровке не помышляешь.

Но вот появилась потребность двигаться мелкими шажками и прибывать в нужное место к определённому часу. Час ещё можно определить навскидку по солнцу, а как попасть в тот ли иной год, месяц, день? Мелодичный голос не объявляет нужную остановку, на небе не светятся, а на скалах не высечены цифры и даты. Попробуй вообразить, скажем, шестнадцатое мая тысяча восемьсот пятьдесят пятого года. Какая ассоциация возникнет в голове? Никакой, кроме разве что листика в вымышленном календаре. Время невидимо, неслышимо, неосязаемо, а значит, и вообразить его невозможно.

Некоторые даты, впрочем, имели визуальную привязку. Битвы, коронации, цареубийства. Но, во–первых, почти все они являлись горячими точками истории, попадать в которые было мне не с руки. Как–то не вдохновляло оказаться между Людовиком и гильотиной, между баррикадами и жандармами, между двумя лавинами конницы, взявшими себе цвета, словно фигуры шахматной партии. Во–вторых, ассоциации, конечно, возникали, но картинка выходила безнадёжно фальшивой. Она заимствовалась главным образом из художественных фильмов, а те являлись сплошным враньём и бутафорией. Ледовое побоище снималось в бассейне, Лондон в Риге, Италия в Крыму, а Рим в Голливуде. Куда меня могло выбросить в итоге? На съёмочную площадку? Так ведь и туда не могло. Кинематографу предстояло возникнуть уже за запретным барьером. Ну, а, в–третьих, редкие известные мне эпохальные даты всё равно не покрывали потребностей. Битвы и революции происходили не каждый день и правителей убивали, прямо скажем, в весьма скромных количествах.

Перебираясь из Пскова в Нижний Новгород по старинке, то есть, выгребая на лодке от весны к осени, я провёл дорогой немало экспериментов. Благо время позволяло. И в переносном смысле и в прямом.

Сперва я попытался изучить природный календарь: всякое там цветение, время сброса листвы у определённых видов растений, пробуждение насекомых, гнездования и миграции птиц, но скоро признал этот путь тупиковым. Слишком большими получались отличия, зависящие как от местности, так и от "индивидуальных" особенностей года. Природа изменчива и август, дождливый в этом году, в следующем давит зноем.

Карта звёздного неба – метод, кстати, подсказанный гоблином – могла дать большую точность. Конечно, отследить ежегодное смещение звёзд человеческому глазу не по силам, зато оставались в запасе планеты, которые от того планетами и назывались, что шатались по небосклону. Хорошие познания в астрономии позволили бы определить дату. Одна беда – астрономию я знал слишком плохо, чтобы оперировать хотя бы месяцами и метод пришлось отложить до лучших времён.

В конце концов, всё устроилось помимо сознания и разработанных логических схем. Приставая к городкам и селениям, окликая встречные лодки и корабли, я спрашивал, какое теперь число и понемногу организм настроился, выработались рефлексы, как при езде на велосипеде, когда не думаешь о сохранении равновесия, а просто сохраняешь его. Я просто перемещался в то время, в какое хотел, а каким образом происходило чудо, так и осталось для меня загадкой.