Сибирский фронтир

– Это люди здешних тойонов, – пояснил младший. – Не всех, но нам хватит. Здесь и кангалассы, и батулусы, и мегинцы. Семён подрядил их на дорогу в Охотский. По службе–то государевой они если и получают что за провоз, то гроши. Зря лошадей и себя гробят. А мы платим честно, по сорока копеек за пуд, вот они и забегали.

Когда мы вернулись к камню, там уже собралось несколько семей с табунами. Женщины занялись хозяйством, мальчишки возились с лошадьми, а вожди сидели вокруг костра курили трубки, обменивались шутками и смеялись. Казалось старикам безразлично возьмут ли внаём их лошадей или предпочтут животных соседа.

Когда Семён обратился к вождям, те, сохраняя достоинство, напустили на себя равнодушный вид. Полосухин не стал сбивать цену, пользуясь конкуренцией, но вместе с братом отбирал самых выносливых животных из разных табунов. Это оказалось разумной стратегией. Все семьи остались довольными – по десятку–то лошадей каждая к каравану пристроила – без обиды на клиента или зависти к соседям. Купцы вдобавок получили хороший эскорт, ведь каждый тойон отряжал человека присматривать за своими лошадьми.

– А ты что пешком решил идти? – спросил Иван.

Вопрос застал врасплох. В лошадях я разбирался плохо, в дальневосточных ценах тем более. А предстоящая дорога требовала серьёзного к себе отношения.

С помощью младшего Полосухина я выбрал подходящую лошадку и сговорился с хозяином на трёх с полтиной. Почти столько же стоило бы купить лошадку вовсе. Но зато так – никаких забот по дороге. Кормить, поить и чистить её должен будет по уговору человек тойона. А случись лошадке погибнуть, её тут же заменят свежей.

Я расплатился, и моя монета стала единственной, что зазвенела при сделке. Купцы в качестве платы достали тюки с табаком и чаем, свёртки китайской материи. Братья наверняка назначили за встречный товар двойную против иркутской цену, а значит и лошади обошлись им вдвое дешевле, чем мне.

Якутские подростки погрузили добро на невостребованных животных и отправились по стойбищам, а старики, воины и те, кому предстояло сопровождать караван остались. Зная, что всякая сделка закрепляется у русских хорошей пьянкой, якуты заранее принесли свежего мяса и зелени. Запылали костры, лагерь наполнился запахом печёного мяса. Полосухины достали водку, пригласив к столу и меня, и сплавщиков.

За едой и выпивкой обменялись новостями, обсудили планы. Лодейные собирались продать барку и возвращаться в верховья налегке. Полосухины, расспрашивая якутов, выбирали лучшую дорогу к Охотску. В конце концов, они остановились на старой вьючной тропе, идущей через семь хребтов, по какой ходили к морю ещё до экспедиции Беринга.

– Сейчас она удобнее, – пояснил мне Иван. – Повозки тут не везде пройдут – болота, переправы, горы. Обычно, когда тяжёлый груз надо доставить, то часть пути по рекам идут. Но мороки до чёрта. Сперва надо лодки построить, барка–то наша слишком большая для верховьев и потому не годится. Но и лодки на каждой отмели разгружать предстоит, а в горах тянуть против течения. А от Юдомы до Урака перенос немаленький, так что без лошадей всё равно не обойдёшься. А мы с вьючными лошадьми через перевалы пройдём, напрямик. И задержки не будет, и вёрст на двести–триста короче получается, чем по рекам петлять.

Я слушал разговоры и размышлял, как интересно здесь всё устроено. Купцы явно схитрили, обойдя стороной город, схитрили и якуты, выставив лучших лошадок на левую ходку, а власть наверняка в курсе, но смотрит на все ухищрения с равнодушием паука, мимо паутины которого летает множество аппетитных мух. Такова она жизнь фронтира. И она начинала мне нравиться.

***

Благодушие испарилось довольно быстро. Начиная со следующего утра, я стал завидовать собственному прежнему безделью, которое (подумать только!) так изводило меня. Верховая езда с постоянным риском свернуть шею стала прекрасным лекарством от скуки. Старя вьючная тропа, тропой и являлась. Она петляла среди сопок и болот, поднималась по склонам горных хребтов, пересекала широкие реки, которые само собой приходилось пересекать вброд. Даже в конце двадцатого века этот путь не станет торной дорогой, а, пожалуй, с появлением вертолётов и вовсе захиреет.

Кроме природных козней здесь опасались людей. Не разбойников, конечно, – слишком малолюдны места и всякий злодей околеет пока дождётся добычи, – но иной раз выходили сюда немирные чукчи или коряки.

Прошло немало времени, прежде чем я втянулся в ритм и смог обращать внимание на окружающий мир. Стал я присматриваться и к людям, сопровождающим караван. Якуты всё больше молчали или коротко переговаривались на своём языке. Но один из проводников говорил охотней и говорил по–русски. К тому же он показался мне слишком светловолосым и бледнолицым для туземца.

Во время стоянки я подошёл к нему. Разговорились. Якут оказался вовсе не якутом, а самым натуральным русским. И звали его Коврижкой.