Сибирский ковчег Менделеевых

– А как же мои родители? – решилась спросить она. – А сестры? Братья? Батюшка болен, стар, да и у матушки сил совсем не осталось, чтоб поднять на ноги всех пятерых. Да и Ванечку забыли совсем. Матушка хочет, чтоб он обратно вернулся. Ночи из-за него не спит, плачет все. Кто ей во всем помогать станет?

– Мы с вами, – резко взмахнул рукой Капустин, – слово даю: до самой своей смерти ваша семья будет моей семьёй. Буду часть жалованья высылать на учебу детей. А как мальчики гимназию закончат, помогу устроиться на службу в Омск или в ином месте. Здесь им оставаться тоже не стоит.

– Тогда им нужно как-то в город перебираться, – рассудительно сказала Катя, – а иначе как мальчики в гимназии учиться станут.

– Тоже верно, – согласился Яков Семенович. – Знаете, а ведь я под вашу семью могу предложить собственный дом, что стоит по улице Болотной. Мне, коль в Омск переберусь, он как-то ни к чему, а для вашей семьи в самый раз. Усадьба большая, флигель во дворе, конюшня, службы разные …

– Так он же больших денег стоит, – с недоверием заявила Катя, – вряд ли матушка соберет столько.

– Ничего, мы обговорим с ней это дело. Чай теперь мы не чужие люди.

И они вместе пошли в дом, где Мария Дмитриевна с нетерпением ждала, чем закончится их прогулка. А когда Капустин заявил, что просит руки их дочери, Мария Дмитриевна встала из-за стола, отложив вязание, и попросила мужа принести из другой комнаты семейную икону Богородицы, которой и благословила молодых.

Сразу после венчания чета Капустиных вместе с детьми Якова Семеновича отбыла в Омск, а Менделеевы со всей домашней живностью, включавшей рабочих лошадей, коров, гусей и кур вместе с прислугой перебрались в просторный дом в приходе церкви Михаила Архангела. В середине лета из Москвы наконец вернулся их старший сын Иван в модном гимназическом мундирчике, сшитом специально по заказу. Он заметно подрос, приосанился, выучил несколько фраз по-французски, которые пусть не всегда удачно к месту или не к месту вставлял во время разговора. Для него тут же наняли учителя, обещавшего подготовить юношу для поступления в местную гимназию.

Но Мария Дмитриевна не собиралась оставлять аремзянскую фабрику без присмотра и постоянно наведывалась туда, постоянно забирая с собой младших сыновей Павла и Дмитрия. Там они повсюду неотступно следовали за ней, впрочем, мало вникая в происходящее. Единственное, за чем они любили наблюдать, как мастера у них на глазах выдували через длинные трубки из раскаленной стекольной массы бутыли разной формы, стаканы, чернильницы, аптечную посуду. Иногда кто-нибудь из мастеров дарил им застывшие стекольные бляшки, напоминающие чудных животных или птиц. Но больше всего мальчикам нравились разноцветные стеклянные шарики, закатившееся под рабочие столы или в темный угол мастерской. Правда Мария Дмитриевна, обнаружив у детей эти сокровища, тут же их реквизировала, опасаясь, как бы они случайно не проглотили опасные игрушки. А вот на кучах песка, свозимых во двор для выплавки стекла, братья могли играть сколько пожелают. Они строили песчаные замки и дворцы, а вокруг них стены с башнями и подъездные дороги. Единственное, что не вызывало у Марии Дмитриевны особого оптимизма, это их перепачканные штаны и курточки. Но с этим приходилось как-то мириться.

Иногда вместе с ними приезжал и старший брат Иван. Но его мало интересовало, что там происходит в мастерской, а уж тем более игры младших братьев. С разрешения матери он брал дедовский штуцер, который она после случившегося на нее нападения, постоянно возила с собой. И шел в лес. Кого он там выслеживал было непонятно, поскольку ни разу не принес домой даже захудалого кулика или утки. Фабричные мужики, встречавшиеся ему, неизменно подсмеивались над ним и шутили:

– Да, опять барчонку не повезло, одни ноги убил, а вся дичь в лесу осталась.

– Охота пуще неволи, чего тут сказать. Ходил-ходил, да ничего не выходил.

– Видать много чего настрелял, а донести и сил не хватило…

Наконец Марии Дмитриевне, слышавшей насмешки и принимавшей их близко к сердцу, это надоело, и она запретила сыну брать штуцер. Тогда он стал договариваться с мужиками из соседней деревни и брать у них на время свободного от работы коня. На нем он разъезжал верхом по окрестности без особой цели, скорее всего ради собственного удовольствия. Но вскоре кто-то донес Марии Дмитриевне будто бы Иван потоптал крестьянские посевы, и хозяева грозились словить его и примерно наказать. На другой день она отправила сына на склад сортировать готовую посуду и готовить ее к продаже. Ивану это не особо понравилось, и он заявил, что едет в город продолжать занятия с репетитором. Мария Дмитриевна спорить не стала, поняв, что какой-то помощи от него вряд ли дождется. Осенью Ивана зачислили в гимназию в старшие классы. Со временем он стал приносить неплохие оценки, и Мария Дмитриевна решила, что с возрастом он образумится, закончит гимназию, а там, глядишь, поступит на службу и со временем забудутся его юношеские проказы.