Сибирский ковчег Менделеевых

Катя все думала, не попросить ли дядю на время убрать или хотя бы закрыть бюст поэта, чтоб не расстраивать лишний раз старика, но решила, что тот сам догадается это сделать. Но, когда они вошли на веранду, то Сергей Львович вначале прошел мимо злосчастного бюста, но потом вдруг остановился, сделал несколько шагов обратно, глаза его широко раскрылись, полились слезы по впалым щекам и он бросился к нему и обнял, уже не сдерживая рыданий. Так он простоял несколько минут, не говоря не слова, а лишь всхлипывая. Корнильев подошел к нему и взял под руку, отвел к столу. Тот тяжело опустился на стул, огляделся, словно не понимая, где он находится и негромко проговорил:

– Даже не знаю, радоваться ли встрече с ним или лучше бы ее не было. Одно скажу, ранили не только его, но и меня с ним вместе и тем самым смерть мою приблизили. Ой, подлецы, подлецы… Если бы мог, я бы им…

Не договорив, замолчал и не произнес больше ни слова до конца трапезы, а потом все так же молча уехал. Катя эту ночь провела в слезах, сдерживая свои всхлипы, чтоб никого не потревожить и никак не могла понять, почему ей так жаль совершенно незнакомого ей человека, о котором она только лишь слышала. А потом поняла, что ей передалась боль многих, разлившаяся вокруг, словно весеннее половодье…

В начале лета они простились с дорогими родственниками и выехали обратно в Тобольск, надеясь добраться туда еще до холодов. Там их ждало письмо от дяди, где он извещал о смерти Ивана Ивановича Дмитриева. А накануне Рождества пришло другое печальное известие: умерла Катина двоюродная сестра, носившая тоже самое имя, дочь Корнильевых семи лет от роду. Мария Дмитриевна заплакала, а у самой Кати слез на удивление не было. Она лишь тяжело вздохнула и сказала негромко:

– Слишком много смертей для меня одной. Почему всегда так: за небольшую радость надо платить печалью?

– Так мир устроен, милая. Радость не живет без печали, как любовь без надежды. И это хорошо, иначе и мир другой был бы, а нас там могло и не быть…

Глава пятнадцатая

…Перед отъездом Иван Павлович клятвенно пообещал зятю пока не говорить жене об отчислении Ивана, который ни за что не желал возвращаться обратно в Тобольск. Отец не стал возражать, полагаясь на обещания Василия Дмитриевича приложить старания и определить племянника в какое-нибудь из престижных учебных заведений. Потому, вернувшись обратно, Иван Павлович сдержал слово, зато Екатерина посчитала своим долгом обо всем рассказать матери. Та поначалу не желала верить в случившееся, а потом разрыдалась, неустанно повторяя все одну и туже фразу:

– Горе, мне горе. Обо всем этом непременно узнают все наши знакомые и меня не примут ни в один приличный дом…

Иван Павлович, слышавший это, не стал ее успокаивать, поскольку плохо понимал, как связано будущее его любимого сына с так называемыми приличными домами Тобольска, города, который он последнее время призирал всей душой за провинциальность и бездушие его жителей не только друг к другу, но и к самим себе. А бездушие это он видел уже в том, что хотя в воскресные и праздные дни в храмах собиралось довольно много прихожан, но кабаки и трактиры при этом были переполнены, а в публичные дома порой выстраивались очереди женатых мужчин; полиция не успевала доставлять в участок взятых на базаре воров и мошенников.

Нарядные пары, прогуливающиеся по деревянным мостовым, при встрече с кем-то из знакомых любезно раскланивались, а сделав несколько шагов тут же шептали им вслед всяческие гадости; речки, протекающие между жилыми домами, служили узаконенным местом для отбросов, а потому благоухали так, что хозяева близлежащих домов не решались отворять в летнюю пору створки окон; нищие и убогие побирались чуть ли не у каждой из церквей; на ярмарку и на Масленицу обычно случались ожесточенные драки между семинаристами и солдатами из местного запасного батальона; губернаторы, сменявшие один другого после очередного пасквиля на них кого-то из горожан, не успевали хоть чуточку изменить хоть что-то в самом городе, не говоря о губернии.

«Так неужели в этом самом городе можно сыскать хоть один приличный дом?» – думал он и уже ничуть не сожалел, что перебрался жить в деревеньку, далеко отстоящую от нелюбимого им Тобольска.