Сибирский ковчег Менделеевых

– Вы не дослушали, – поднял указательный палец Корнильев, – он пояснил, будто бы его отец, служивший при Павле Петровиче, был направлен в отместку Англии за ее проказы против России в Индию занять ее и выбить тех самых надоевших императору англичан.

– Неужели было такое? – спросил с удивлением Менделеев. – Никогда ни о чем подобном не слышал.

– Было, не было, сказать сейчас трудно, но тот генерал со всей невозмутимостью рассказывал, что после того, как император скончался, полк его вернули обратно, а вот пушки, что к полку приписаны были, оказались в Сибири. Отец его за это пострадал, был понижен, а потом и вовсе подал в отставку. А пушки те до сих пор ни где-нибудь, а где, вы думаете? – Он посмотрел на всех, но, не получив ответа, закончил со значением: – Да у нас, в Тобольске. Это со слов того самого генерала. Так что, чего немцам удивляться или датчанам тем более. Для них, что в Сибирь, что на Луну отправиться, почти что одно и тоже.

– А ведь прав тот генерал, – неожиданно заявил Менделеев, – насчет Индии не знаю, а что пушки те до сих пор в Тобольске лежат вместо груза на мостах в подгорной части, совершенно верно. Мне старики местные сказывали, что их то ли в Китай, то ли в Индию везли зачем-то. Но я тогда значения их словам не придал, а оно вон как получается.

Но Кате эти разговоры показались малоинтересными по сравнению с прошлыми поэтическими воспоминаниями друзей дядюшки, и она хотела было уйти, но потом решилась и спросила гостя, надеясь, что если тот не расслышит, то кто-то, сидящий ближе к нему, повторит ее вопрос:

– Скажите, Сергей Львович, а в гости к себе сына своего вы в скором времени не ожидаете?

– Которого из сыновей? – переспросил тот, разобрав ее вопрос. – Вы, как полагаю, Александра имеете ввиду? – Катя кивнула. – Вряд ли, дорогая барышня, он скоро в Москву пожалует. Он вынужден находиться в столице, поскольку состоит на службе при дворе и былой свободы уже не имеет. Я и сам был бы рад повидаться с ним, но, может самому здоровье мое позволит выбраться к нему. Трудно сказать… Очень хотелось бы обнять его, очень…

Катя поблагодарила и ушла к себе. Примерно через две недели дядюшка, вернувшись откуда-то, прошел прямо к ней и, тяжело дыша, проговорил:

– Спешу сообщить тяжелое известие, – он провел языком по пересохшим губам, закончив, – Пушкин тяжело ранен на дуэли с каким-то поклонником своей жены. Надежды на поправку, по словам врачей, почти никакой. – После чего повернулся и вышел.

Прошло еще два дня, и Катя порывалась все спросить у дяди о здоровье поэта, но медлила, поскольку тот почти не выходил из своего кабинета. Но как-то он уехал из дома рано утром и вернулся лишь под вечер с траурной повязкой на рукаве. Взглянув на него, она все поняла и молча ушла к себе. Он вошел следом, сел в кресло напротив, долго молчал, а потом, словно обращаясь к кому-то для них невидимому, спросил:

– И чего они этим добились? Неужели думают, будто Россия простит им? Нет, за все надо платить, причем не деньгами, а гораздо большим. Памятью. Их забудут, а его будут помнить. Всегда…

Катя и понимала, что он хотел сказать, но далеко не все. Кто эти «они» и в чем именно их вина? Но не отваживалась спросить, надеясь рано или поздно разобраться во всем самой. Но она почувствовала теперь уже навсегда связанной себя с миром литературы и, была бы возможность, готова была навсегда остаться здесь, в Москве, посещать театры, читать журналы, не всегда доходящие до Сибири, а главное, думать и чувствовать так, как думают уже знакомые и близкие для нее люди, лишь недавно ставшие таковыми.

…Операцию Ивану Павловичу сделали только весной, и Василий Дмитриевич привез его на коляске с забинтованным лицом на дачу в Сокольники, снятую им на лето. Туда перебралась вся его семья и прислуга. Сам же он довольно часто уезжал в город за покупками и как-то привез большой сверток и таинственно не отвечал на вопросы близких, что в нем находится, прикладывая палец к губам. Он долго не позволял подойти к нему и выгнал всех с веранды, где сам какое-то время хлопотал над ним и лишь потом пригласил войти. Катя увидела стоящий на специальном резном столике бюст, в котором без труда признала совсем недавно погибшего поэта.

– Неужели это он? – спросила она.

– А то как же. Именно он, кому же еще быть, как не ему. Пусть некоторые сочтут меня вольнодумцем, не обижусь. Помнишь, я тебе говорил о памяти? Вот, это она и есть. Дайте срок и будет памятник. И не один. Жаль, я не доживу до того, но ты, Катюша, ручаюсь, увидишь…А потому я тебе завидую. Но сейчас рад и тому, что имею…

Вечером к ним приехал Сергей Львович, снимавший дачу поблизости. Пока готовились к ужину, Катю отправили погулять с ним и она, напрягая голос, рассказывала ему, где побывала, о том, что отцу сделали операцию. Тот в ответ кивал, пытался шутить, но по всему видно было, что он сильно сдал и до сих пор не может оправиться после печального известия.