Сибирский ковчег Менделеевых

– Вы-то о Сибири вспомнили? Не боязно там жить? Бродяги, каторжники кругом, – поинтересовался у него Гоголь.

– Да о чем вы говорите, они у нас тихие, смирные даже скажу. Сибирь она всех обламывает, чужие дурные мысли в себя вбирает. Иначе никак. Буйным в Сибири не место, долго не живут. Но сам-то я из тверских поповичей буду. Батюшка наш священствовал в селе Тихомандрицы Вышневолодского уезда и братья мои тоже по духовной части пошли. И я поначалу отучился в Тверской духовной семинарии, а потом уж по окончанию учительского института в Сибирь попал. Иных мест предложено не было. Потом Тамбов, Саратов и обратно в Тобольск. Видно там и упокоиться предстоит, – закончил он с грустью. – Не заметил, как кончились мои годы золотые. А куда деваться? Иначе не бывает…

– Папенька, ты опять о своем, – попыталась остановить его дочь. – Радуйся жизни, чем плохо?

– А я вот, не стану скрывать, боюсь вашей Сибири, – с усмешкой продолжил разговор Гоголь, – слава у нее дурная. Недаром туда душегубов разных ссылают.

– Люди везде живут, – миролюбиво ответил Менделеев. – У нас иноземцев не сказать, что полно без меры, но живут, случается и по доброй воле едут. Ничего, не жалуются. А каторжники, душегубы, как вы изволили сказать, те дальше, за Байкалом обитают, от нас далеко…

В это время дверь кабинета открылась, и все собравшиеся поспешили по приглашению хозяйки в столовую, где их ждал обильный ужин. На Катю обратил внимание высокого роста статный молодой человек, которого она как-то до того не разглядела или не заметила и, подойдя к ней, чуть поклонившись, спросил:

– Позволите быть вашим кавалером в этот вечер?

Девушка не на шутку смутилась, потому как-то было первое в ее жизни предложение подобного рода, но не подала вида, поклонилась в ответ и взяла его под руку.

– Эк, молодец, Ванюша, – услышала она уже в спину сказанные ей слова Гоголя, – перехватил мою даму, а я только собирался к ней подойти. Тоже мне, земляк, называется. Во век не прощу!

– Зевать не следовало, – отвечал тот, шутливо полуобернувшись, – не даром мои предки прозвание Бороздных получили. После нас такие борозды остаются, не перескочишь…

Катя догадалась, что ее ведет под руку тот самый поэт, о котором они совсем недавно говорили с дядюшкой, и ей сделалось вдруг тепло и приятно, вплоть до легкого головокружения. Она ощутила себя совсем в ином мире и покидать его никак не хотелось.

Ужин пролетел незаметно, все гости спешили поднять тост за «прекрасную сибирячку», а потому Иван Павлович, посчитав это достойным поводом, принял еще несколько бокалов вина, после чего его благополучно проводили в спальню. Катя же, оставшись одна, чувствовала себя незащищенной в незнакомой обстановке и не могла заставить себя участвовать в общем разговоре, который переходил от воспоминаний о давних событиях к сегодняшним реалиям и, конечно же, к стихам. Она заметила, что все с благоговейным почтением относились к старцу, как она для себя решила, Дмитриеву, которому явно шел уже восьмой десяток лет. Вина он практически не пил и лишь кивал на реплики своих молодых друзей и тоже больше отмалчивался, доброжелательно поглядывая поблекшими некогда голубыми глазами на говоривших.

Василий Дмитриевич на правах хозяина направлял разговор то в одно, то в другое русло и следил, чтоб кушанья на столе чередовались вовремя, отдавая незаметные знаки прислуге. Гоголь, как и ранее, сидел погруженный в свои мысли и оживился лишь раз, когда кто-то упомянул о его постановке «Ревизора» на московской сцене.

– Боюсь быть пророком, но испортили вещь мою в Петербурге, а на Москву и вовсе надежды нет.

– Зря вы так, Николай Васильевич, зря, – не согласился с ним Корнильев, – московские актеры тоньше современность чувствуют и комичности у них больше. А потому, ежели вы с ними на встречу согласие дадите, обязуюсь всячески тому содействовать. Сможете им подсказать, на какие места в пьесе вашей внимание обратить. Намекнете хотя бы, где паузу сделать, а где голос возвысить. Что скажете?

– Да ничего не скажу. Не мое это дело постановками заниматься. Я свое дело исполнил, все изложил. Пусть теперь они сами решают, как это вы выразились: паузу делать или голос возвысить, – обиженно ответил тот.

– Совсем не желал вас обидеть, помочь хотел, – удивленно отвечал Корнильев, – но коль не желаете, то беру свои слова обратно.

Но тот лишь безнадежно махнул рукой и вновь замолчал. Корнильев же не стал настаивать на своем предложении и решил пояснить, в чем он видит отличие старой столицы от нынешней.

– В Петербурге что прежде всего ценится? Блеск, лоск, позолота мундиров…

– Позолоты и у нас хватает, – хмыкнул негромко Баратынский, но Василий Дмитриевич сделал вид, будто не слышал его слов и поспешил излагать далее свои воззрения: