Сибирский ковчег Менделеевых

Но тот ничего не ответил, а лишь пристально глянул на Катю, словно увидел впервые, кивнул головой, а потом неожиданно спросил:

– Говорят, холодно у вас там, в Сибири. И ветры дуют, снега по пояс, не проедешь. Как только там люди живут… Не то что у нас, у меня на родине в Полтаве. Там благодать, уезжать не хочется. А вот ведь, приходится…

У него был мягкий, грудной голос и каждое слово он произносил как-то округло, словно орешки сплевывал, что Кате показалось очень забавным и она улыбнулась, обрадовавшись возможности заговорить:

– Не так уж у нас и холодно, зато воздух, знаете какой?

– И какой у вас воздух? – в свою очередь улыбнулся тот, искренне обрадовавшись и приняв порыв юной собеседницы.

– Необыкновенный! Дышишь им и надышаться никак не можешь. Вкусный, потому как…

– Наверное, как пирожное? – спросил он, облизнувшись.

– Куда там пирожному, – взмахнула ладошкой Катя, – никакого сравнения. Пирожное оно сладкое, даже приторное, а воздух он… – она остановилась, замолчав, подбирая, каким бы словом можно передать свои ощущения и не находила.

– Живительный? – подсказал тот.

– Правильно, живительный, – моментально согласилась она. – Он и сам, как живой. Наберешь его в грудь и чувствуешь, как он там внутри тебя живет, питает все, по всему телу растекается. А вода тоже вкусная, особо зимой, из проруби. Летом, правда мутная, особо в половодье, отстаивать надо, а то и через тряпочку пропускать. Но зимой такая же вкусная, как молоко от нашей коровы.

– Вы что же, барышня, и корову подоить сможете? – удивился Гоголь. – Ни за что не поверю. Ни разу не встречал в гостях девушку, умеющую доить корову. Нет, вы, право, неповторимы. Если бы не мой род занятий, я бы подумал о том, не решиться ли мне поухаживать за вами. Вы бы не отказали мне в том? Коровку бы научили доить? Хотя, я молоко давно не пью, – вдруг погрустнел он, – организм перестал принимать…

Менделеев несколько смущенный откровениями дочери посетовал:

– Вот, дочка, открыла тайну нашу, всех известила о том, что дочь директора гимназии, пусть и бывшего, но выслужившего себе дворянство, по праву человека, имеющего чин надворного советника, обучена крестьянскому занятию, коего столь почтенные люди уметь не должны. Тем самым опозорила меня старика… – Он простодушно захохотал, на что сидевший хоть и в отдалении Гоголь как-то смешно скривил физиономию и было не понять, то ли он принял шутку, то ли она пришлась ему не по душе.

– Прости папенька, я не подумала, – простодушно призналась Катя, – не знала, что тебе это станет неприятно, а то бы обязательно смолчала.

– Нет, вы нравитесь мне все больше и больше, – неожиданно заступился за нее Гоголь, – мне весьма приятно знать о том, что вы не бездельница, как большинство современных девиц, коих за то бесконечно презираю, а приспособлены к делу. И ничего худого в том не вижу. Коль на то пошло, то и мне в малом возрасте приходилось не раз доить, пусть не корову, но козу, что держал наш слуга. Когда он был пьян или болен, матушка, несмотря на мои слезы, отправляла меня терзать это бедное животное. Я ее ужасно боялся, мне она казалась исчадием ада, этаким воплощением дьявола в земном обличии, к тому же она поначалу наставляла в мою сторону свои рога и пару раз едва не выколола мне глаза. Я убегал от нее со слезами, просил, чтоб матушка позвала кого-нибудь другого, но она была строга ко мне особенно и посылала снова и снова. В результате мы с той козой подружились и теперь она вспоминается мне, как милейшее существо на свете. К тому же других друзей, кроме нее, я в ту давнюю пору не имел, о чем ничуть не жалею…

Его рассказ потряс Катю. У нее даже выступили слезы на глазах, потому как она тоже боялась представителей козлиного племени, но тщательно скрывала это от всех. А тут такой человек сам в том признался. Ей захотелось подбежать к нему и обнять, почувствовав в нем родственную душу, но, понимая, остальные обязательно истолкуют такой поступок невоспитанностью, а то и распущенностью, она с трудом погасила в себе это чувство.

Иван Павлович, услышав этот откровенный рассказ известного человека, рассмеялся еще громче, чувствовалось, видно и в этот раз он успел попробовать домашнюю настойку, которой щедро угощала его хозяйка. Дочь тут же с осуждением взглянула на него, пытаясь осадить, но он, то ли по слепоте, то ли по невниманию, не заметил ее укоризненного взгляда и тут же пустился в откровения:

– Откроюсь вам, мне вот в молодости не довелось обучиться такого рода занятию, но, не стану скрывать, с пастухами в ночное любил ездить верхом на отцовском мерине. Красотища! Речка рядом журчит, костер потрескивает, мы, мальчишки, лежим на траве, подстелив конские попоны, рядом на лужке коровки травку щиплют, филин ухает поблизости и тишина такая, будто вся земля уснула, отдыхает от трудов праведных и таинственным образом живительными соками наливается. И мы оттого такую силищу в себе чувствовали, чего потом мне сроду испытывать не приходилось. Да, было время, куда только все подевалось…