Сибирский ковчег Менделеевых

– То и услышал, что взять тех карт неоткуда, а на деревьях они не растут. И весь сказ.

– Мне вот для опытов гальванические батареи нужны. Сказал о том нашему барону, так он в ответ… мне о таковых батареях ничего не известно, но они должно быть к какому-нибудь полку приписаны, – сообщил учитель естественных наук.

– Какому полку? – прыснули остальные учителя.

– Вот-вот, и я о том же спросил. А он в ответ: что тут спрашивать, конечно к артиллерийскому, коль батареи. Тут уже в голос, не сдерживаясь, начали хохотать все. Раньше других успокоился Менделеев и со вздохом сказал:

– И такой человек поставлен над нами? И смех и грех. Нет, этому надо положить конец.

– Это каким же образом? – поинтересовался Гаревский. – Предлагаешь барона на дуэль вызвать? Я бы не решился, он все же хоть в отставке, а человек военный, оружие в руках держать умеет. Нет, я бы не рискнул.

В ответ Менделеев лишь поморщился и ответил брезгливо:

– Зачем же стреляться с этим пьяницей? Пусть живет. Все равно его дни сочтены, – неожиданно для себя повторил он слова Рассказова.

Однако собравшиеся вокруг него учителя насторожились, кто-то из них поинтересовался:

– Это точно?

– Что точно? – переспросил Иван Павлович. – Таких, как он, долго держать не станут. Спета его песенка. А я вот что хочу предложить: написать жалобу на него на имя попечителя. Перечислить все, что нам известно о его художествах…

– И от себя кое-что добавить, – полушутя предложил Гаревский, но, поймав строгий взгляд Менделеева, тут же осекся.

А тот продолжил, словно не услышал неуместной реплики Гаревского:

– Главное, что он тянет с открытием гимназии…

– Верно, – поддержали его остальные.

– Именно так, – послышались голоса из другого конца учительской.

– А я слышал, что он собрался у себя дома пансион открывать, – вступил в разговор Лафинов.

– Какой такой пансион? – всполошились все. – Нам о том ничего не известно.

– Неважно, – отрезал Менделеев, – придет время, узнаем.

– А о пьянстве как? Промолчим? – напомнил осторожно Набережнин.

– И о том, что с ревизией, который год сам по губерниям не ездит, мол, нездоров, а как вино пить, то ничего…

– Так то в лечебных целях, – пошутил Гаревский.

– Обо всем напишу, – заверил их Менделеев, – если вы мне доверяете. К завтрашнему дню подготовлю петицию. И подпишем все вместе. А пока мне положено два дня на отдых. Так что я домой…

Вернувшись, он почти сразу засел за написание рапорта на имя попечителя Казанского учебного округа, где изложил все, о чем только что говорили с коллегами. Перечитал, но ему показалось, что вышло как-то неубедительно, нескладно и по-детски. Дмитрий Иванович никак не мог найти нужной тональности, чтобы показать всю безнадежность создавшегося положения при открытии уездных училищ. Но вот расписать во всех красках пассивную роль барона Эйбена у него так и не вышло. То ли из жалости к нему, то ли он понимал, что выполняет не совсем благовидную роль в происходящем. Но, с другой стороны, Менделеев не мог и не имел права оставаться в стороне. И хотя он до конца не верил, что их жалоба может что-то изменить, но, пусть слабое, внутреннее убеждение в своей правоте придавало ему силы и даже азарт. А самое главное – он не мог забыть пережитое им унижение после последней встречи с бароном Эйбеном. Как учитель Менделеев ждал совсем другого приема, а получил лишь одобрительную улыбку, коей удостаивают собаку, принесшую хозяину подстреленную дичь.

Дошел ли до попечителя их рапорт, поскольку, по слухам, он большую часть времени проводил в Петербурге, а если дошел, то повлиял ли как-то на только выстраивающуюся систему сибирского образования, Менделеев так и не узнал. Но весной следующего года Тобольское Главное народное училище при большом стечении народа было реорганизовано в гимназию.

Постепенно выстраивались его отношения с Рассказовым. Обычно раз в месяц Менделеев встречался с вице-губернатором и излагал ему, как обстоят дела во вновь открытой гимназии. Тот внимательно слушал, хмыкал время от времени, иногда задавал наводящие вопросы о происходящем, спрашивал о поведении директора, учителей и как учителя относятся к своим обязанностям. Поначалу Менделеев отвечал с неохотой, не желая доносить на коллег и на барона в том числе, хотя считал, что тот находится явно не на своем месте. Но со временем их беседы превратились в простой обмен мнениями о воспитании учеников, иногда переходящие в спор. Вице-губернатор при внешней холодности часто горячился, отстаивая свою точку зрения. Он видел в будущих гимназистах не иначе как новых чиновников, служителей царю и отечеству, а потому считал, что дисциплина и прилежание для них важнее, чем полученные знания.

Менделеев же был в корне с ним не согласен и всячески доказывал необходимость любого предмета, преподаваемого гимназистам.

– Они должны прежде всего стать культурными и, само собой, образованными людьми. А какое выберут себе занятие, то их дело. Может из кого-то выйдет губернатор, из иного – аптекарь. То не столь важно…