Сибирский ковчег Менделеевых

– Когда собираетесь ехать? – спросил со вздохом Иван Павлович. – Ничего не забыли взять?

– Если и забыли, напишем тебе записку, передадим с кем из мужиков, отправишь нам, – на ходу ответила ему супруга, продолжая сборы.

Выехало семейство Менделеевых ранним весенним утром, когда дорога была еще покрыта настывшим за ночь ледком, рассчитывая к вечеру добраться до Аремзян. Мария Дмитриевна с младшими дочерьми заняла первый тарантас, во втором ехали старшие девочки, взявшие к себе Ваню, пообещав родителям, что не будут смеяться над ним, иначе их вернут обратно в город. А отдельно на телеге разместили сундуки и корзины с одеждой, постельным бельем и запасом продуктов на первое время.

Иван Павлович вместе с тестем, сняв головные уборы, стояли на крыльце и смотрели вслед процессии, пока та не скрылась из вида. Потом глянули друг на друга и, ни слова не говоря, вошли в дом. Дмитрий Васильевич, который сильно сдал за последнее время, пошел в свою комнату, а Иван Павлович, не зная, чем занять себя, присел возле стола на кухне. Ему было как-то непривычно не слышать из соседней комнаты детских голосов, когда с кухни не доносились ароматные запахи, никто не дергал его за полы сюртука и не звал гулять. Ему хотелось броситься следом за уехавшей семьей, чтоб быть рядом с ними, в любой момент видеть улыбающиеся лица дочерей и сына, бродить по окрестностям с женой. Но он не мог так поступить при всем своем желании, поскольку знал, что даже на денек он не имел права оставить свой директорский пост.

Иван Павлович глянул на настенные часы, пытаясь разглядеть, который час, и вдруг с удивлением понял, что не может разобрать ни одного деления на часовом циферблате. Лишь слышит их равномерное тиканье, доносящееся от стены. Тогда он нашел очки, дрожащими руками надел их, но… и они не помогли. Не на шутку испугавшись, он бросился к рукомойнику, плеснул несколько пригоршней воды на лицо, протер глаза. Не помогло… Тут он услышал скрип двери и шаги вошедшего в комнату постороннего человека.

– Кто там? – спросил громко он и повернулся в сторону двери, надеясь рассмотреть, кто это мог быть.

– Я это, – раздалось ответ, – Анфиса. Барыня велела вам и ее батюшке еду готовить. Вот я и пришла…

– А, вот кто это, – ответил он, проходя в прихожую, – приготовь нам что-нибудь на скорую руку, а то мне в гимназию пора. Не скажешь, который час, я что-то никак понять не могу…

– Да я не знаю, как по-вашему. Солнышко взошло, я и встала и к вам пошла, а часов у нас сроду не было.

– Ладно, занимайся своим делом, – махнул он рукой в ее сторону, – а я собираться стану.

Дойдя до гимназии, он вошел в дверь, держась одной рукой за стенку, и так постепенно, не спеша добрался до своего кабинета. Там на ощупь нашел бумаги, которые требовалось подписать, и, чуть отступив от нижнего края, поставил на них свою подпись. Но где-то к обеду зрение у него почти восстановилось, хотя не исчезла белесая пелена, время от времени застилающая глаза.

«Надо срочно доктору показаться», – решил Иван Павлович, но потом, чуть подумав, решил, что сперва он все же съездит в деревню и поговорит там с женой, а уж потом отправится к доктору.

Глава пятая

…Аремзянское село приткнулось вплотную к кромке глубоченного оврага, по дну которого неспешно струилась мелевшая летом речушка, запруженная еще первыми поселенцами, водрузившими поперек заводи мельницу с двумя поставами. На другой стороне оврага могучей стеной стоял хвойный лес, куда далеко не каждый охочий человек рискнет углубиться в одиночестве.

Приписанные к Аремзянской фабрике крестьяне за долгое время совместного проживания на отведенном им земельном уделе так или иначе постепенно перероднились меж собой. И во всей деревне невозможно было найти двух человек, чтоб меж ними не сыскать давнего кумовства, а то и близкой кровной связи меж тетками, дядьками, зятьями, свекрами, золовками, деверями или шуринами. Но это совсем не значило, будто жили они друг с дружкой не разлей вода и готовы были поделиться последней рубахой, лишь бы доставить радость ближнему своему.

Как-то обычно случается со времен достопамятных Каина и Авеля, братская любовь была присуща далеко не каждому из смертных. Да что там любовь, если обычное сострадание давалось многим с превеликим трудом, а чаще иные и не подозревали о его существовании. Зато в повседневном обычае велось правило ругнуть ближнего матерным словом хоть за дело, хоть без оного, лишь бы показать собственную самость и значение.