Читаем Сибирский рассказ. Выпуск III полностью

Дошел я с этой работой — кожа да кости. Сам ведь все. Розка совсем ослабла. Вот и колотился один, как зверек в клетке — туда-сюда! туда-сюда! Комбикорм свиньям достань, заколи их, обделай, мясо как выгодней сумей сдай или продай — дело твое. За теплицами тоже уход немалый нужен: землю замени, навоз привези, удобрение, дрова. К тому времени все уже помидоры научились выращивать. А с ними мороки в три раза больше, чем с огурцами. Рассаду вырасти, пасынки вовремя оторви, опыли, поспевать начали — тут уж не зевай. Крутись! Зато и доход выше. Вот сейчас помидоры дешевле, чем тогда, стали. Шибко уж много тепличников развелось. Ну и что, сколько, ты думаешь, одна средняя теплица за сезон дохода хозяину дает? Сколько? Полторы тыщи? А все пять не хочешь? Это уже чистоганом. После затрат на дрова, на все. Теплица — это золотое дно, брат. Так-то… Стал бы кто ее за полторы тыщи держать — жди.

Помню, как-то раз отправил я свою Розку килограмм тридцать помидоров на базаре продать. Ушла. Через два часа возвращается и помидоры назад тащит. «Это ты чего?» — спрашиваю. Она в слезы. «Не могу я, — говорит, — Володя… Не могу с людей по восемнадцать рублей за два помидора брать! Меня одна женщина спекулянткой обозвала! А другая говорит — совесть-то, мол, что — тоже вместе с помидорами продаете или уже унесли в сберкассу ее сдать? Не могу…» Заехал я ей за это «не могу» пару раз по физиономии и помидоры со зла, все тридцать килограмм, свиньям вывалил.

«Мне оно одному, что ли, все это нужно?! — кричу на нее. — Я для кого стараюсь? Для вас же, для вас!» — «Да пропади оно все пропадом, — отвечает. — Уедем отсюда, Володя. Болею я здесь». Не стал я ее больше трогать. Стал дочь заставлять почаще рукава засучивать. Та тоже взбрыкивает. Книжки на уме, подружки, кино. А про то, откуда у нее часики золотые на руке, об этом не подумает.

Умерла через год Роза. Рак у нее, оказывается, был. Винись теперь перед ней, не винись — без толку. Не воротишь.

Мне бы остановиться после смерти ее. Задуматься, оглядеться. Так ли живу, нет ли? А я только злее, брат, стал. Родную дочь, как пес с цени сорвавшийся, отлаял за то, что она помидоров на выпускной вечер без спросу взяла. Там у них праздничный ужин в школе был, ну, она и взяла килограмм пять. А я их все по счету знал. Сорви один какой, я и тот увижу.

Навстречу поднимался пустой наливняк. Поравнялись. Приветствуя друг друга, шоферы перекинулись сигналами.

— Знакомый, с Берелеха… Вместе в Ялте прошлый год отдыхали.

Ну что, кончила Эльвирка десять классов, поехала поступать в Ленинград. Куда, говорит, неважно, лишь бы только в Ленинграде жить. Остался я один как перст, значит. Живу… Месяц она молчит в своем Ленинграде, другой, наконец хлоп — письмо. И не из Ленинграда, а уже из Москвы. Пишет, так, мол, и так, папа, работаю на стройке, живу в общежитии, девчонки хорошие, дружные. Дрогнуло сердце, как же так, бога душу, думаю, учил-учил ее десять лет и на тебе — на стройке! Ну, не поступила, не прошла там по какому, хрен их разберешь, конкурсу — приезжай домой. Сиди. Готовься зиму к следующему году. Кто тебе чего скажет, дура бестолковая? Вместе бы поехали, никаких денег бы не пожалел, устроил бы! Что я, единственную дочь и не устроил бы?! Читаю дальше — не волнуйся за меня и не переживай. И ни в коем случае не вздумай высылать мне денег. Я их, мол, все равно тебе назад отправлю. Ты и маму заездил ради своих тысяч, не поберег, раньше времени в могилу загнал, и меня против себя настроил. Может быть, когда-то, пишет, я и прощу тебя, а сейчас не могу.

Кольнуло у меня сердце, прихватило, сжалось все внутри, хоть криком кричи. Сто лет не плакал, Розу, жену, без слез похоронил. А тут… Как чумной часа два на кровати валялся, зубами скрипел. Хуже всякой бабы ревел. Подскочил потом, открыл бочку с соляркой и давай ведрами стеллажи поливать, Я к тому времени второй урожай снимать готовился. Все погубил. Хожу по двору, и как паралитика трясет меня.

Несколько дней успокоиться не мог. За что ни возьмусь, все из рук валится. Жрать сяду — кусок в горло не лезет. Я его туда, а он обратно.

Ладно, переболел, прошло. Молодая, думаю, вот и хорохорится, гоношится. Подожди, дочка, жизнь, она тебе еще бока наломает, покажет, где раки зимуют. Вспомнишь тогда и отца родного, и денежки его, глядишь, понадобятся.

Перейти на страницу:

Все книги серии Сибирский рассказ

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза