Сибирский роман

— Иван Матвеевич! — в ужасе пробормотал поп. Он вскочил и отступил к стене, выставив перед собой нагрудной крест, будто заклиная дьявола.

Мушков оценивающе посмотрел на него и понял, что одежда священника будет жать ему в груди и на ягодицах, хотя и подходит по длине. И в плечах тоже маловата...

— Раздевайся! — приказал Мушков.

Молодой священник дрожащей рукой поднял крест.

— Сгинь, сатана! — крикнул он. — Не трогай меня, свинья! Борис, у тебя ведь есть оружие, приведи его в чувство!

— Дело в том, батюшка, — спокойно сказала Марина, — что Мушкову нужна твоя одежда. Он просто не так выразился.

— Он не имеет права носить рясу священника! Только помазанный в сан...

— Дай сюда! — рявкнул Мушков. Он выхватил крест из руки священника, взмахнул над головой и три раза пропел Аллилуйю, вспомнив о Кулакове, который делал так при любых обстоятельствах. — Я теперь помазан? Теперь я священник! И не говори, что это не так! Снимай рясу, даже если она полна вшей и блох!

Священник задрожал. Но когда Мушков дал ему оплеуху, он с плачем снял рясу и бросил её Мушкову.

— Что с тобой, Иван Матвеевич? — воскликнул он. — О Боже! О Боже! Как изменила вас Сибирь! Разве не вы отправились в Мангазею со святыми хоругвями?

— И в рясе священника вернёмся в Россию! — сказал Мушков. — Разве это плохой знак? — Он надел рясу, которая, как он и подозревал, плотно сидела на ягодицах и на груди, но плечи Мушкова были слишком широкими и на горле она не сходилась.

— Ты не мог бы побольше есть, чтобы стать пошире? — сердито спросил Иван. — Как я теперь выгляжу?

— Как проклятый! — завопил священник.

— Это можно объяснить, — засмеялась Марина. — Священники в завоёванной стране всегда толстеют!

Дверь распахнулась... В избу вошёл Люпин, держа под мышкой одежду для Марины. Увидев Мушкова в рясе, он застыл. «Что же делать? — подумал он. — Где найти для этого быка подходящую одежду?» А Мушков стоял перед Люпиным, широко улыбаясь, в то время как священник в подряснике сжался в углу у печки. Остячка, разинув рот, неподвижно стояла рядом.

— Невозможно! — сказал Люпин, оправившись от шока. — Мушков, немедленно сними! Это оскорбляет моё посвящённое сердце!

— Если бы ты не был отцом... ну, ты знаешь... я бы с тобой разделался! — огрызнулся Мушков. — Я останусь в рясе! В ней я и проеду по Пермской земле! И если меня кто-нибудь остановит или засмеётся надо мной, я расколю тому череп, помолясь! — Мушков стянул на горле расходящийся вырез, подошёл к двери и покосился на Марину. Она засмеялась, и это его успокоило.

«Она забрала меня у казаков, — подумал он, и его сердце наполнилось радостью. — Но сама стала казачкой! Такова жизнь, Мариночка! Когда я стану печником, мы ни в чём не будем нуждаться, не будем гнуть спину перед господами, прося подаяния!»

— Я позабочусь о лошадях! — сказал он. — Александр Григорьевич, успокой своего брата во Христе...

Поскольку в избе была только одна комната, священник и остячка этим утром пережили ещё одно потрясение. Марине надо было переодеться в крестьянскую одежду, и когда она сбросила форму и предстала перед ними девушкой во всей красе, какой её одарила щедрая природа, то молодой священник закатил глаза.

— Борис... — пробормотал он. — Меня хватит удар!

Остячка громко пискнула и выбежала из комнаты.

— Сибирь — волшебная земля! — благочестиво сказал Люпин. — Брат, разве ты не слышал, что в Мангазеи у людей рот на лбу? Теперь сам видишь, что стало с Борисом! Поэтому нам надо немедленно к епископу в Успенск...

Он помог Марине одеться, взял за руку и вышел из хижины. Снаружи Мушков оседлал сытых церковных лошадей, а два строгановских чиновника, которых он силой вытащил из лавки, помогали ему нагружать вьючных. Чиновники работали молча, с растерянным видом, потому что никогда не встречали такого грубого священника... Кулаков хотя бы сначала говорил что-нибудь благочестивое, прежде чем ударить!

В девять утра всё было готово. На свежих лошадях Люпин, Марина и Мушков выехали со станции. Молодой священник стоял в дверях избы и проклинал их; чиновники решили написать в Орёл отчёт о произошедшем...

Они приехали не сразу.

Через четыре часа — в это время станция была заполнена прибывшими для обмена остяками и татарами — шесть казаков Ермака проехали через ворота. Они просто сбивали людей, оказавшихся на пути, спрыгнули с лошадей и по двое врывались в избы.

— Хвала Иисусу Христу! — крикнули оба, вбежав в дом священника. Молодой поп стоял на коленях в углу перед алтарём в штанах Мушкова.

— Были здесь Мушков, Люпин и Борис?

— Были! — мрачно сказал священник. — И ад вместе с ними!

— Это штаны Мушкова! — воскликнул один казак и показал на священника. — Он их носил! Я узнал!

— А здесь, на столе, красная папаха Бориса! Ха! — Они сдёрнули священника с подушечки для моления и вытащили из хижины. Поп кричал, ругался и, наконец, взмолился и заплакал.

Остальные четверо казаков допросили строгановских чиновников, забрали в охотничьей избе несколько ценных соболиных шкурок, а из лавки взяли бочонок с мёдом.