Сиддхартха

Was this not his self, his small, frightened, and proud self, he had wrestled with for so many years, which had defeated him again and again, which was back again after every killing, prohibited joy, felt fear?	Уж не его ли это Я, его маленькое, тревожное и гордое Я, с которым он боролся столько лет, и которое каждый раз заново одерживало над ним победу? То Я, которое после каждой попытки умерщвления снова оживало, запрещало радость, испытывало страх?
Was it not this, which today had finally come to its death, here in the forest, by this lovely river?	Уж не оно-то ли наконец умерло сегодня, вот здесь, в лесу, у этой прелестной реки?
Was it not due to this death, that he was now like a child, so full of trust, so without fear, so full of joy?	И не потому ли, что оно умерло, он чувствовал себя сегодня, как дитя, был так полон доверия, радости, так чужд страху?
Now Siddhartha also got some idea of why he had fought this self in vain as a Brahman, as a penitent.	Теперь только стал Сиддхартха догадываться, почему, будучи брахманом и подвижником, он тщетно боролся с этим Я.
Too much knowledge had held him back, too many holy verses, too many sacrificial rules, to much self-castigation, so much doing and striving for that goal!	В этой борьбе его чрезмерное знание - слишком много он заучил священных стихов и правил для жертвоприношений, - чрезмерное самоистязание и усердие только были ему помехой.
Full of arrogance, he had been, always the smartest, always working the most, always one step ahead of all others, always the knowing and spiritual one, always the priest or wise one.	Он был тогда полон высокомерия - ведь он всегда был самый умный, самый старательный, всегда на шаг впереди всех, всегда в нем преобладало духовное начало, всегда в нем чувствовался священник или мудрец.
Into being a priest, into this arrogance, into this spirituality, his self had retreated, there it sat firmly and grew, while he thought he would kill it by fasting and penance.	В это-то священничество, в это-то высокомерие и духовность и заползло его Я, там оно засело крепко и росло, в то время, как он воображал, что умерщвляет его постом и покаянием.
Now he saw it and saw that the secret voice had been right, that no teacher would ever have been able to bring about his salvation.	Теперь он убедился, что прав был тот внутренний голос, который говорил ему, что никакой учитель не приведет его к искуплению.
Therefore, he had to go out into the world, lose himself to lust and power, to woman and money, had to become a merchant, a dice-gambler, a drinker, and a greedy person, until the priest and Samana in him was dead.	Оттого-то он и должен был уйти в мир, расточать свои силы на наслаждения и власть, на женщин и деньги, должен был стать торгашом, игроком в кости, пьяницей и корыстолюбцем, пока не умер в нем священник и монах.
Therefore, he had to continue bearing these ugly years, bearing the disgust, the teachings, the pointlessness of a dreary and wasted life up to the end, up to bitter despair, until Siddhartha the lustful, Siddhartha the greedy could also die.	Оттого-то он и должен был влачить годами это безобразное существование, выносить с омерзением пустоту и бессмысленность загубленной жизни, выносить до конца, до горького отчаяния, пока не умер в нем Сиддхартха-кутила, Сиддхартха-корыстолюбец.
He had died, a new Siddhartha had woken up from the sleep.	Он умер наконец! Новый Сиддхартха проснулся после того сна.
He would also grow old, he would also eventually have to die, mortal was Siddhartha, mortal was every physical form.	И этот Сиддхартха в свою очередь состарится, и этот когда-нибудь должен будет умереть. Бренным созданием был Сиддхартха, бренными были все создания в мире.
But today he was young, was a child, the new Siddhartha, and was full of joy.	Но сегодня этот новый Сиддхартха был молод, был как дитя, сегодня он полон был радости.