Сидни Шелдон. После полуночи

Кэролайн сунула ей в руку маленький, завернутый в салфетку пакетик, воспользовавшись тем, что надзирательница отвернулась.

– Джон хотел передать тебе это. Слабый, сентиментальный глупец! Я говорила ему, что у тебя вряд ли будет возможность надеть это здесь, тем более что ты так и сгниешь в тюрьме, – безжалостно усмехнулась она. – Но, учитывая то, что она уродлива и абсолютно мне не нужна, можешь взять.

Развернувшись, она направилась к выходу.

Грейс как во сне последовала за надзирательницей в свою камеру. Сверточек она сунула в рукав и вынула, только оказавшись на шконке. Дрожащими руками осторожно развернула салфетку. Джон был ее последним настоящим другом.

«Моим единственным другом».

Что бы ни было в этом сверточке, он хотел, чтобы она это получила.

Там оказалась брошь. В виде бабочки. Из стекла всех цветов радуги. Ленни купил ей брошь на прошлое Рождество в магазинчике секонд-хэнд на Ки-Уэст. Когда полиция заморозила счета «Кворума», были конфискованы все вещи ее и Ленни, включая драгоценности Грейс. Должно быть, брошь проскользнула сквозь частую сетку закона – наверное, потому, что ничего не стоила. Но для Грейс эта вещица была дороже, чем если бы ее усыпали бриллианты.

Последнее напоминание о Ленни… Символ счастья, надежды – всего, что навсегда потеряно.

Ее пропуск на свободу.

Вечную свободу.

Грейс медленно, любовно вытащила булавку из зажима и стала разрывать кожу запястья.

Глава 11

Слепящий белый свет окружил ее.

Раздражал.

Резал глаза.

Проникал в самые темные уголки памяти.

Не давал спрятаться.

Она слышала голоса.

Фрэнк Хэммонд:

– Кто-то подставил Ленни. Тот, кто был в курсе дел «Кворума».

Джон Мерривейл:

– Доверься Фрэнку. Д-делай, как он велит, и все будет хорошо. Не волнуйся насчет ФБР – я с ними разберусь.

Свет померк.

Начальник тюрьмы Джеймс Макинтош чувствовал, как по спине ползут капли пота.

Он не сводил глаз с прямой зеленой линии на кардиомониторе.

«Господи, не дай ей умереть!»

Если Грейс Брукштайн умрет, его карьера будет кончена. Прощай, пенсия, мирный уход на покой – все, ради чего он так упорно трудился эти восемь лет.

Никакие его достижения, добрые намерения ни черта не будут стоить.

В этот момент Макинтош ненавидел Грейс, как никого на свете.

Доктора приложили к сердцу Грейс дефибриллятор. Маленькое тельце подскочило, едва не свалившись с кровати. Зеленая линия дрогнула и стала пульсировать в медленном, но равномерном ритме.

– Она вернулась.

Звонок застал главу департамента пенитенциарных учреждений штата Нью-Йорк в гольф-клубе.

– Мне следовало бы уволить вас, Джеймс, – бросил он в трубку. – Не задавая вопросов. Надеюсь, вы это понимаете?

– Да, сэр.

– Если пойдут слухи, что Грейс Брукштайн по нашей вине сумела пронести в камеру острый предмет…

– Знаю, сэр. Больше такого не случится, сэр.

– Чертовски верно, не случится! И объясните, что она делает в крыле А? Мы послали ее в Бедфорд-Хиллз, чтобы защитить от возможных покушений!

Макинтош с трудом сдержал раздражение. Грейс Брукштайн не заслуживала никакой защиты. Подумать только, даже те, кто упек ее в тюрьму, требуют деликатного с ней обращения! Как же его это бесит!

– Когда она поправится, я желаю, чтобы за ней наблюдали двадцать четыре часа в сутки, чтобы не повторилась попытка самоубийства. Все возможное: психотерапия, приличная еда… кстати, где она работает?

Макинтош приготовился выдержать бурю.

– На ферме, сэр. Первая смена.

– Где?!! Вы окончательно потеряли свой гребаный рассудок, Джеймс? Немедленно перевести ее в детский центр, к монахиням! Понятно?! Какие бы чувства вы лично ни питали к ней, отныне в присутствии леди Брукштайн будете ходить на цыпочках. Я достаточно ясно выразился?

– Да, сэр. Предельно ясно.

Грейс проснулась. Боль накатывала волнами.

Первая волна была чисто физической: горячая пульсация в запястьях, сожженное жаждой горло, тупая боль в руке. Тот, кто вставлял иглу в вену, очевидно, делал это в спешке. Грейс не могла пошевелиться, чтобы не ощутить укола. Вокруг расплылся огромный синяк.

Вторая волна была эмоциональной: она пыталась покончить с собой, и, видимо, неудачно. Она не на небесах, со своим дорогим Ленни. Она здесь, в Бедфорд-Хиллз. Вернулась в тот же кошмар.

Депрессия накрыла ее душным облаком.

Именно третья волна тоски и душевной муки заставила Грейс вскочить и рвать на себе волосы, пока вбежавший доктор не ввел ей успокоительное.

И где-то глубоко в отключившемся разуме, между жизнью и смертью, тьмой и рассветом, выплывшая правда схватила ее за горло.

Потому что до нее донесся злобный, самодовольный голос Кэролайн: «Никакой апелляции не будет. Джон не хочет иметь с тобой ничего общего».

Тогда Грейс подумала: «Дело не в Джоне. В тебе. Это ты не хочешь иметь со мной ничего общего. Ты настроила его против меня».

Теперь она наконец поняла. Кэролайн была всего лишь посланцем.

Джон! Это с самого начала был Джон!