Сидни Шелдон. После полуночи

Грейс нравилось ощущать кожей обычный мягкий ситец. Она полюбила привычную рутину работы: составлять расписание занятий, выкладывать на столы баночки с краской, кисти и бумагу, вспоминать игры собственного детства, но больше всего она полюбила самих детей. При жизни Ленни ее никогда не посещало желание стать матерью. Теперь, когда мужа не стало, в ней вдруг словно повернули выключатель. Природные материнские инстинкты пробудились и наполнили сердце.

Работая в центре, Грейс познала чувство внутреннего покоя. Тихую мелодию удовлетворения, сопровождавшую ее повсюду. Это было единственное место, где она могла выбросить из головы мысли о Ленни, о Джоне Мерривейле, о том, как Джон их предал. В своей простой хлопчатой блузке и длинной шерстяной юбке она была неотличима от управлявших центром монахинь. Ей казалось, что тюремная жизнь почти не отличается от монастырской: такая же уединенная и упорядоченная. Все дни состоят из повторяющегося ряда несложных, но нужных действий. В детском центре Грейс испытывала то же чувство глубочайшего удовлетворения, что и монахини, следующие своему призванию. Вот только Бога она не нашла. У нее была миссия иного рода.

Единственной ложкой дегтя стала Лайза Холлидей. Еще одна пожизненная обитательница крыла А, Лайза попала в Бедфорд-Хиллз за вооруженный грабеж, приведший к инсульту и параличу несчастного продавца. Активная лесбиянка, с коротким ежиком светлых волос и уродливым шрамом на подбородке, Лайза Холлидей была в авторитете у большинства белых заключенных: маленького, но крикливого сообщества. Такие лидеры играли важную роль в управлении каждой тюрьмой, что прекрасно понимал Макинтош. Он дал Лайзе непыльную работенку в детском центре и тем самым на время ее умилостивил.

Пока не появилась Грейс Брукштайн, Лайза не делала тайны из своей ненависти к ней, которую считала постельной утехой Коры Баддс и предательницей всех белых женщин в Бедфорде. И заодно наглой сукой, которой каким-то образом удалось обвести начальника вокруг пальца. Лайза никогда не упускала возможности запугать Грейс или устроить ей очередную пакость.

Настоящая ее работа начиналась после трех, когда Грейс разрешали проводить два часа в тюремной библиотеке. Дэйви Баккола обещал помочь ей, но Грейс с тех пор ничего о нем не слышала. Ей не терпелось хоть чего-то добиться, и все свое свободное время Грейс посвящала изучению дел «Кворума». Ей нужно было многому учиться, и, следуя совету Дэйви, она начала с самого начала: прочитала массу материалов о рынке ценных бумаг и поняла, как он действует; впервые узнала, чем занимаются страховые фонды – ей в голову не приходило спросить об этом Ленни; изучила бесчисленные экономические статьи. В прошлом такие термины, как «ограничение кредита» и «срочные меры для спасения прогорающих фирм», не имели для нее никакого смысла. Теперь же она стремилась узнать все. Хотела понять, почему разорилась такая фирма, как «Леман бразерс», почему так много людей потеряли работу и дома из-за краха «Кворума».

Первые месяцы были чем-то вроде работы художника, рисующего фон огромной марины. Только изобразив небо и бушующее море, Грейс примется за сам корабль. За мошенничество, приведшее ее сюда. И это, конечно, было самой сложной, самой скрупулезной работой.

Основной проблемой страховых фондов, как ей показалось, была необходимость соблюдать строгую секретность. Топ-менеджеры вроде Ленни никогда не выдавали своих инвестиционных стратегий, не говоря уже о специфических деталях определенных сделок. И это было вполне законным.

– Откуда люди знают, что покупать, – спросила как-то Карен, – если это такой большой секрет?

– Они и не знают, – пояснила Грейс. – Берут за основу прошлую прибыль и делают ставку на будущую.

– Как на лошадь?

– Полагаю, так. Да.

– Вроде бы большой риск, не считаешь?

– Зависит от того, насколько ты доверяешь менеджеру.

Люди доверяли Ленни. Доверяли «Кворуму». Но что-то пошло не так.

Чем больше она изучала газетные репортажи и статьи, тем яснее понимала, почему ФБР так и не удалось отыскать пропавшие миллиарды. Переводы денег и сделки происходили в условиях такой секретности, что найти исчезнувшие капиталы – все равно что обнаружить иголку в стоге сена. Акции продавались еще до того, как были куплены, создавая «фантомные» прибыли, которые потом увеличивались в три, четыре, десять раз, прежде чем снова инвестировались во вторичные структуры, такие сложные, что у Грейс слезились глаза от попыток разобраться в их сути.

Наконец Дэйви Баккола снова пришел ее навестить. Судя по выражению лица, частный сыщик принес новости.

Грейс едва сдерживала волнение.

– Это был Мерривейл. Верно? Он украл деньги!

– Я понятия не имею, кто украл деньги.

Грейс мгновенно помрачнела.

– Вот как…

– Мое расследование приняло иной оборот.

Дэйви тоже был невесел. Губы плотно сжаты.

У Грейс сжалось сердце.

– О чем вы? Какой оборот?

«Когда я вошел сюда, она выглядела такой счастливой. И сейчас я снова взорву ее мирок. А если я ошибаюсь? Нет. Не может быть».

Он подался вперед и взял Грейс за руку:

– Миссис Брукштайн…

– Грейс.