Сигналы точного времени

Мама отпустила с ребятами вместе в кино. Я не был ещё в кино! Тёмное просторное помещение в частых рядах деревянных спинок, крепко въевшийся табачный дух. Лампы гаснут, во всю переднюю стену вспыхивает яркое белое полотно. Появляются люди поначалу издалека, ближе, надвигается лицо человека, другого. Приближенно – неудобно страшно огромны. Улицы, дома, серые стены, окно, стол, в следующее мгновение – какие-то высокие горы, столбы, стройка. Мой взгляд потерянно мечется между хаотичных обрывков, не поспевая складывать в последовательность кутерьму из фигур, лиц, губ, глаз, рук, крутящихся поездных колёс, дыма заводских труб, облаков, деревьев, распуганных птиц, освещаемых так же, как когда я балуюсь папиным фонариком, – кручу, вращаю, машу пучком света по всему подряд. Яростный потный человек в распахнутой гимнастёрке запрокинув голову льёт в свою глотку воду из чайника: металлический бок чайника, закопчённое дно, и почему-то видно уже поверх носика, как искрящаяся струя падает в яму его распахнутого рта с оскалом белых зубов, стекает на подбородок, на жилистую шею с прыгающим кадыком. Наваливаются, набегают стремительные картинки; разламываются на куски; гулко раскатываются по темноте голоса размером с самосвал. От мельтешения и разворотов глаза утомляются, и шея устаёт, будто меня крутят вверх тормашками, нарастает тревога, неспокойствие… Шепчу в ухо старшей девочке (она всё время, как мы приехали, заботится и присматривает за мной): «Хочу домой» … Вместе все пришли, вместе и уходим.

Кажется, папа засыпает с картами в руке, женщины, и мама с ними, составив кружок, пьют чай. Зелёные, синие, красные шары приземлились, отпихнуты в углы. На полу яркие матрасы-«курпе», хорошо раскинуться на них, столько вокруг детей-родственников, тёплая кучамала из нас.

21.

Отвал мусорной кучи с зольными разводами, туда неумолимо тянет, а за штакетником, появляясь и пропадая, маячит бабушка, отгоняя прочь строгим окликом. На помойке – консервные жестянки, варёный лук, чайные опивки, нахохлившиеся лохмотья мёрзлой капусты, лавровый лист, дробинки душистого перца. Вороны, усыпающие воздух резкой своей речью, семенящие голуби, скачут и воробьи. С Мишкой мы наткнулись на непонятно как тут взявшуюся непочатую банку сгущённого молока – кому могло прийти в голову выбросить на помойку такое сокровище? Дома бабушка ножом пробила дырочку, и втроём мы съели сгущёнку с хлебом, она сама отнесла банку обратно на мусорку, а родителям мы ничего не сказали.

22.

Напротив окна в комнате за столом смотрю книжку с картинками. Сказка вслух прочитана не раз мамой и сестрами, хорошо её знаю, рассматриваю по картинкам, их много подробных, цветных. Уже прочитанная сказка произошла и не может повторится. Новое чтение будет другим и всякий раз разным. Сейчас изучаю, что на картинках: людей, здания, деревья, животных, оружие, одежду, цветы, ночь, день, луну, звёзды… Как почувствуется и своображается с ответвлениями вновь усмотренных подробностей, так сыграется и проживётся знакомая история. В действительности она никогда заранее не известна. И конец всегда под вопросом, особенно, если вызывает непонимание или неприятие, как в «Красной Шапочке», где, на мой взгляд, он жесток и несправедлив. Когда охотники расправляются с волком, все живы, кроме него. Персонаж волка, полностью человечный, ведет себя, говорит и поступает как человек: притворяется, переодевается, обманывает и сам обманываем, но в конце происходит жестокое убийство этого человека в обличье волка. Причём бабушка-то вовсе не съедена, вполне себе жива-здорова, гостит где-то у волка в животе (в какой-то тёмной пещере), кажется, так и не догадываясь, что это волк и её съел. На свой манер мне это понятно. Наша бабушка Василиса, приехавшая из своих далёких мест под Волгоградом, живёт с нами в Джамбейте, совершенно не различая, что папа не русский, а казах. Зовёт папу не его казахским именем – Зупай, а Василий, так к нему обращаются наши русские родственники и отцовы военные и фронтовые друзья.