Сияние Авроры

Мне кажется, я наконец понимаю, что должна делать. Меня переполняют разные эмоции: вина за то, что я оставила свою семью, злость на то, что у меня их забрали, печаль из-за того, что я не смогла стать частью их жизни после своего ухода. И в то же время я держусь за понимание и осознание, что они все-таки жили.

Потому что так делают все.

Здесь, в настоящем, у меня есть Кэл. Он воплощает в себе все, о чем я мечтала, и мне даже не нужно испытывать Тягу, чтобы понимать: я люблю его. Это не порыв и не внезапно возникшее чувство, а медленно, шаг за шагом, зарождающаяся любовь, где каждый усвоенный урок добавляет все новые эмоции к уже имеющимся.

И уже ночью, лежа в объятиях Кэла, прижимаясь щекой к его обнаженной груди, я осознаю, что надо сделать со всем тем грузом, который тянет меня назад.

Не дает двигаться вперед.

Мне нужно отпустить свое прошлое и сосредоточиться на настоящем.

Мне нужно отказаться от того, кем я была, и принять новую себя.

Мне просто нужно сжечь все дотла.

* * *

На следующее утро мы с Эшем возвращаемся на вершину утеса. Я чувствую себя легкой, как воздух, когда мы проплываем над Эхо, чья красота расстилается под нами. Я сижу на краю обрыва и вглядываюсь туда, где находится граница мира. Закрываю глаза и на этот раз вижу папу.

Мне шесть или семь лет, он пришел ко мне почитать перед сном. У нас есть большая книжка со сказками и преданиями народов мира. Папа садится на кровать рядом со мной, и мы вместе листаем страницы. Пока он читает, я вожу маленьким пальчиком по иллюстрациям.

Папа обнимает меня одной рукой, и я привычным движением подтягиваю к нему колени, чтобы он мог придвинуть книгу, а я вместо него – переворачивать страницы.

Папа читает долго. Я в это время вдыхаю его запах, наслаждаюсь теплом его кожи, вспоминаю времена, когда его объятия казались мне самым безопасным местом на свете. Но вот он наконец опускает глаза и смотрит на меня, нахмурив лоб в любимой мной манере.

– Тебя что-то беспокоит, Цзе-Линь? – тихо спрашивает папа.

Он с таким вниманием и заботой прислушивается ко мне. А я могу лишь думать о нашем последнем разговоре – во всяком случае, о том, который состоялся между нами, когда папа был еще самим собой, а не частью Ра’хаама.

Тогда я накричала на него и Патрис и прервала связь, не дав ему шанса ответить.

– Я думаю о тех, кого мне пришлось покинуть, – отвечаю я.

– …Из твоей предыдущей школы?

Я киваю:

– Я сказала кое-что плохое. И у меня не было возможности попросить прощения перед отъездом.

– Ох. – Он осторожно закрывает книгу, кладет ее на пол возле кровати. – Да, это трудно. Если есть такая возможность, то, конечно, всегда лучше вернуться и извиниться. Но если это невозможно сделать, то, на мой взгляд, очень важно помнить, что ни отношения, ни дружба не определяются одним мгновением. Они – совокупность всех тех минут, которые мы проводим вместе. Складываются из разных мелочей, когда мы говорим: «Я тебя люблю», «Я тебя уважаю», «Я тобой дорожу». И все это нельзя стереть несколькими неосторожными словами.

– Откуда ты знаешь? – шепчу я.

– Когда умерла твоя бабушка, я очень жалел и переживал, что накануне не позвонил ей. Собирался, но был занят. Однако со временем я понял, что один пропущенный звонок не определяет наших отношений. Это делают десятки тысяч сказанных «Я тебя люблю». Она знала, как я любил и уважал ее. И именно это имело значение. – Он прижимает меня к себе. – Тебе стало легче, Цзе-Линь?

– Ты уверен, что последние слова не так важны? – Я крепко зажмуриваю глаза, впитывая тепло его рук. – Уверен, что она тебя простила?

– В тот же миг. Те, кто по-настоящему знает нас, видят всю картину целиком, а не только часть.

Я тесно придвигаюсь к нему. Закрываю глаза и шепчу:

– Я люблю тебя, папочка.

– Я тоже тебя люблю, Цзе-Линь.

Он целует меня в макушку, и мои губы растягиваются в улыбке.

– Всегда.

* * *

В тот вечер мы с Кэлом отправляемся на поляну и вместе лежим в поле розовых цветов, чьи лепестки закрылись с наступлением ночи. Растворяясь в объятиях друг друга, мы смотрим на звезды, которые некогда усеивали небо над родной планетой эшваров.

Да, я знаю, что сама себе усложняю жизнь. Я целыми днями отрекаюсь от разных вещей, а потом каждый вечер возвращаюсь в лагерь и все глубже погружаюсь в Кэла. Он, похоже, испытывает то же самое. Это чувство растет в нем вместе с любовью ко мне. Оно сродни тени. Сегодня она особенно тяжела и давит на него своим грузом, даже когда он наслаждается красотой кружащих над головой звезд.

– Все хорошо? – спрашиваю я у него.

Я ощущаю его сознание, напоминающее гобелен из золотых нитей. Слабая эмпатия, которую он унаследовал от своей матери, переплетается с моей возрастающей силой.

– Я в растерянности, бе’шмаи, – наконец отвечает он.

– Из-за чего?

– Я все думал. – Он вздыхает, глядя в ночное небо. – О подарке Адамса. О футляре для сигарилл, который спас мне жизнь на борту «Тотентанца».

Я удивленно моргаю.

– Почему ты думал о нем?