Сияние. Прямая речь, интервью, монологи, письма. 1986–1997

Вскоре группа распалась. Не то чтобы даже распалась, но просто изменился её состав. Тогда-то и появился «Кузьма» Рябинов, который играет со мной до сих пор. Так родилась группа «Гражданская Оборона». Это название возникло и случайно, и не случайно. Мы перебирали кучу самых эпатажных названий, считая, что сейчас работает только то, что «через край», что носит самый радикальный характер, не вписывается ни в какие рамки. У меня по случайности висел на стене плакат с надписью «Гражданская Оборона». Вот я и предложил в некий момент это название. Все тут же заорали, захлопали. Это название можно было объяснить и логически, как-то ещё, но оно отражало суть того, чем мы являемся и до сих пор.

В течение всех этих нескольких лет я пытался это название изменить. Была версия «Враг Народа», от которой я быстро отказался. Когда мы почувствовали, что вокруг нас начинается коммерциализация нашего творчества, мы тут же решили сменить вывеску. В другой момент был вариант назвать группу «Егор и Опизденевшие». Но в конце концов мы снова вернулись к понятию «Гражданская Оборона».

Когда мы начали играть, эпатаж носил характер чисто футуристический. В первых двух альбомах группа исповедовала чистый абсурд и футуризм. Абсурд как принцип максимального бунта по отношению к логической реальности. У нас даже песня была «Кто ищет смысл». Мы занимались такими разработками в течение нескольких лет. У меня осталось много стихов, не вошедших в сборник «Русское поле экспериментов», которые я собираюсь издать сейчас. Это — сугубо фонетические разработки. Этим же занимался и Кузьма. Тогда были записаны первые альбомы «Поганая молодёжь» и «Оптимизм».

С середины 1985 года наша эпатажная деятельность стала так или иначе носить политический характер. Поскольку реальность была воплощена в определённые политические формы, для её преодоления, для того, чтобы пробить стену, для этого пришлось действовать на политическом уровне, хотя мы к этому тогда ещё не были готовы. Ни сознательно, ни энергетически, никак. Тогда мы записали первые две песни, которые можно считать антисоветскими.

В конце 1985 года грохнул взрыв. Тогда-то нас всех и повязали. Кузьму забрали на два года в армию, хотя он в армию идти не должен был, у него сердечная недостаточность. Меня же отправили в «психушку». Пока не началась перестройка, меня оттуда выпускать не хотели. Там я провёл три месяца.

Я находился на «усиленном обеспечении», на нейролептиках. До психушки я боялся того, что есть некоторые вещи, которых человек может не выдержать. На чисто физиологическом уровне не может. Я полагал, что это будет самое страшное. В психушке, когда меня начали накачивать сверхсильными дозами нейролептиков, неолептилом — после огромной дозы неолептила я даже временно ослеп — я впервые столкнулся со смертью или с тем, что хуже смерти. Это лечение нейролептиками везде одинаково, что у нас, что в Америке. Всё начинается с «неусидчивости». После введения чрезмерной дозы этих лекарств типа галоперидола человек должен мобилизовать все свои силы, чтобы контролировать своё тело, иначе начинается истерика, корчи и так далее. Если человек ломается, наступает шок; он превращается в животное, кричащее, вопящее, кусающееся. Дальше следовала по правилам «привязка». Такого человека привязывали к кровати, и продолжали колоть, пока у него не перегорало, «по полной». Пока у него не возникало необратимого изменения психики. Это подавляющие препараты, которые делают из человека дебила. Эффект подобен лоботомии. Человек становится после этого «мягким», «покладистым» и сломанным на всю жизнь. Как в романе «Полёт над гнездом кукушки».

В какой-то момент я понял: чтобы не сойти с ума, я должен творить. Я целый день ходил и сочинял; писал рассказы и стихи. Каждый день ко мне приходил Манагер, Олег Судаков, которому я передавал через решётку всё, что написал.

В один прекрасный момент я понял, что либо сейчас сойду с ума, сломаюсь, либо мне надо бежать отсюда. Например, когда выносят бачки, мусор, приоткрывают двери. Но бежать только для того, чтобы добраться до девятиэтажки, которая стояла поблизости, и броситься оттуда вниз. В основном так поступали пациентки из женского отделения, которые повторяли этот суицидальный маршрут почти ежедневно. Они ускользали из отделения, добегали до девятиэтажки и бросались. Дальше убежать было невозможно. Сибирь, Омск, морозы страшные.

Когда я до конца понял, что смерть рядом, это и дало мне силы выдержать. Во мне произошло некоторое расслоение. Я понял, что моё «Я» — это не сознание, это нечто большее. Я увидел в некоторый момент своё тело как бы со стороны, тело, которое не только болит, но на части рвётся. А при этом моё «Я» было спокойной светящейся единицей, которая находится где-то рядом с телом, но не то что вплотную с ним не связано, а вообще вечно, и сделать с ним никто уже ничего не сможет. В этот момент я получил самый глобальный опыт в своей жизни.