Сияние. Прямая речь, интервью, монологи, письма. 1986–1997

Е.: Конечно, могут. Но это неважно. Ведь главное — ради чего всё? Чтобы произошло торжество Правды. Например, то, что Христос имел в виду, не воплотилось в современном христианстве. Всё, что угодно, может произойти… Но важно, что — вот раз не удалось, два не удалось, три… Это не значит, что не нужно пытаться — на сотый раз всё удастся. Есть хорошая цитата Мао Цзэдуна: «Нужно сто раз проиграть, чтобы единожды победить». Так оно и будет.

КИШКА ЭЛЕКТРИЧКИ, ЗАПАДНОБЕРЛИНСКИЕ СПИЧКИ

RF: Красивая у тебя гитара, вся в наклейках — расскажи про неё…

Е.: Ну, она у меня уже года четыре… Это просто видоизмененная «Музима», старая немецкая гитара, вот и всё… Я воспитан на музыке 1960-х, до сих пор её слушаю — и советскую эстраду в том числе. Мне эта эстетика близка, поэтому и гитара такая.

RF: Твои музыкальные пристрастия? Сегодня, например, в нашем городе ещё Джон Маклафлин выступает — не хотел бы послушать?

Е.: Ну, джаз-рок — это вообще не музыка: это недо-джаз и недо-рок. И не Чарли Паркер, и не Колтрейн, и не мы, естественно — какая-то полукабацкая эстрадная музыка, которую играет белый человек. А белый вообще не может джаз играть…

RF: Как ты относишься к творчеству брата?

Е.: Очень хорошо, у нас с братом вообще по всем статьям полный консенсус, и в политическом смысле в основном тоже. Его, к сожалению, не было в Москве во время наших концертов, но он, возможно, будет записываться на нашей следующей пластинке.

RF: Егор, ты сказал, что тебе не нравится ничего из того, что есть сейчас в отечественном роке. НО, помнится, раньше ты хвалил то, что делал Дмитрий Ревякин…

Е.: Сейчас с ним что-то произошло, после его болезни. Человек изменился, и, похоже, необратимо.

RF: Тебе не нравятся его эксперименты со словом, в духе Хлебникова?

Е.: У Хлебникова это всё красиво и работает, а у Ревякина нет. Хлебников понятен. Поэзия должна быть понятна, ясна.

RF: А Кручёных тебе, например, понятен? Нравится его «заумь»?

Е.: Очень нравится. У заумников такой принцип был, что поэзия должна работать на подсознательном уровне, фонетическом… Образ должен быть — как журчание ручья, как птичье пение…

RF: А Ревякин — не как птица поёт?

Е.: Нет, отнюдь. Он поёт как Дмитрий — как его по отчеству? — Батькович Ревякин, который крайне сумбурно и суетливо навалил зачем-то кучу малозначительных, непрожитых слов. Я имею в виду его последние, недавние опусы.

RF: На какой музыке ты сам вырос?

Е.: Это американский гаражный панк 60-х… Мне нравятся такие, например, группы, как МОНКС или СОНИКС.

RF: А из современных групп кто-нибудь нравится?

Е.: Сейчас на Западе, по-моему, идет одна эклектика. Нового ничего не возникает, всё одно и то же… Не в смысле формы, а в смысле содержания — сейчас рок никакого содержания не имеет. А в нашей стране рок изначально был не музыкой, а чем-то вроде религии. В отличие от Запада, где на нём все всегда деньги зарабатывали… Мы представляем собой тоже, скорее, религиозное движение.

RF: А что появится ещё на пластинках из ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ?

Е.: Будет «Русское поле экспериментов». Будут выходить компакты и кассеты. Идея пластиночная на Западе закончилась, а у нас нет системы дистрибуции, и пластинки делать и распространять очень тяжело. «Сто Лет Одиночества» мы выпускали больше полугода. Так что кассеты будут — чтобы люди слушали, а компакты — как бы для искусства.

RF: В этой связи, можно сказать, происходит возврат к магнитофонной культуре, что была у нас прежде…

Е.: Да-да-да, это точно совершенно…

RF: Тебе сейчас приходится больше бывать в Москве или дома, в Омске?

Е.: Много приходится бывать в Москве, очень много дел. Но сочинять я могу только дома. Я живу рядом с лесом, много там гуляю, и вот там всё и сочиняю.

RF: Егор, ты обычно критически относишься ко всем интервью с тобой, которые публикуются в прессе — например, интервью в журнале «Смена»?

Е.: Да я просто не давал этого интервью. Был один человек, который сочинил всё это интервью и отослал его туда. Он мне потом прислал письмо, извинялся, писал, что сделал это в порядке концептуальной акции.