Сияние. Прямая речь, интервью, монологи, письма. 1986–1997

Е.: А мне не надо, чтобы мне что-то позволяли. Свобода — состояние внутреннее, а не внешнее. Это внутреннее ощущение человека — когда ты можешь себе позволить говорить и делать все, что ты хочешь. Если уж в ’85 году за мои слова меня в психушку сажали, Кузьму, нашего гитариста, на Байконур сослали — значит, стоило слово чего-то. Значит, живое было слово. И нас слушали, и понимали. Сейчас, в результате перестройки, понятие свободы слова у нас нивелировалось, как и на Западе, до положения болтовни. Произошла нивелировка всех ценностей. Это — ужас, это — состояние, какое предшествует глобальным природным катаклизмам — так было и перед потопом. Потому что природа за такие вещи жестоко карает. Когда дом горит, тут не до взаимных претензий — нужно всем объединяться и тушить пожар. Ситуация в стране такая, что нужно все силы положить, чтобы остановить процесс разложения, хаоса и смерти.

RF: К сожалению, мы, русские, не умеем учиться у истории — всё время повторяем одни и те же ошибки…

Е.: А не надо у истории учиться, её надо создавать. История — это пластилин, глина. Учиться у истории — это всё равно что двигаться по инерции. А жизнь собой представляет движение вперёд, за смерть. А её бояться не надо, и крови тоже, потому что страдание — оно очищает. Просто так никогда ничего не бывает. Каждый получает ровно столько, сколько он заслуживает. Наша страна тоже заслужила то, что она сейчас имеет. Жесточайший урок, зубодробительный.

ДОСТОЕВСКИЙ ПИСАЛ СОВСЕМ О ДРУГОМ

RF: Как же так? Егор, вот ведь твой любимый писатель Достоевский в «Братьях Карамазовых» писал, что он отказывается строить грядущее счастье для всех на слезинке одного-единственного ребёнка.

Е.: Достоевский много чего написал. Весь принцип его сочинений — это полифония персонажей, героев и мотивов. Он писал, что каждый герой абсолютно прав в своей правоте… Диапазон между адом и раем у него столь широк, поэтому я и считаю, что это писатель просто гениальный.

RF: Хорошо, а ты сам разделяешь воззрение, что нельзя строить общее счастье на слезинке ребёнка?

Е.: Нет, не разделяю. Потому что своё счастье человечество строит на собственных слезах. Человечество в крови, несчастьях и страданиях создаёт невиданный храм…

RF: Но это — на своих слезах, а у Достоевского — слёзы невинного дитяти!

Е.: Ну, есть хорошая фраза «Лес рубят — щепки летят»… Есть цели, которые выше, чем цели эгоистические и частные. Я готов брать на себя ответственность за чужие жизни, для того, чтобы через три-четыре поколения… Я считаю, что можно убить человека, чтобы десяти стало лучше.

RF: Возвращаясь к Достоевскому — так считал и Раскольников…

Е.: Ну, Раскольников всё-таки оказался слабым… Необходимо брать на себя полную, великую ответственность. Вот ГКЧП в ’91 году — совершеннейшая мразь, ибо они начали, но отказались расплачиваться. А есть закон — «взялся — ходи»!

RF: А Сталин?

Е.: Сталин построил, кстати, государство невиданной силы и красоты.

RF: С точки зрения православия, он построил сатанинское государство!

Е.: Нет, светлейшее, потому что народ был счастлив. Я могу судить по своему детству и воспоминаниям моих родителей. Это же был рай на Земле — люди всенародно праздновали свадьбы, не боялись выйти на улицу, как сейчас. Можно было зайти в любую квартиру и попросить всё, что угодно, обратиться к любому человеку, как к товарищу… Это величайшая ценность. Такого на Земле не было никогда.

RF: Почему? Это патриархальные отношения, какие существовали, скажем, в XVII веке…

Е.: Почему же сейчас этого нет? Потому, что произошло уничтожение старых ценностей. Сейчас каждый сам по себе, кто способен — выплывает, остальные — тонут…

КТО ЗДЕСЬ САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ИНДИВИДУАЛИСТ

RF: Егор, всё твоё творчество можно воспринять как утверждение как раз индивидуалистических ценностей: «Я убил в себе государство» и так далее. Это — самоутверждение индивидуума, который ощущает себя достаточно духовно сильным, чтобы противопоставить себя массе, подавляющему тоталитарному гнёту…

Е.: Почему массе? Почему тоталитарному гнёту?