Сияние. Прямая речь, интервью, монологи, письма. 1986–1997

RF: Егор, тебе не кажется, что при «сильной руке», типа Сталина, тебя бы сразу же расстреляли? Потому что конкретно ты, твои песни — это голос личности незадавленной, свободной изнутри…

Е.: Я представляю собой не личность, а мой народ. И мы себе не принадлежим. Иначе, наверное, я бы в ’85-м просто испугался и перестал делать то, что делаю. Потому что было действительно страшно.

ПОЛИТИКА И ТВОРЧЕСТВО

RF: Не мешает ли политическая чехарда твоим творческим планам?

Е.: Нет, абсолютно. Более того, наоборот, помогает. Мы готовим новый альбом, он будет называться «Родина».

RF: Есть ли у тебя песни, написанные с той позиции, которую ты сейчас не разделяешь?

Е.: Есть, множество. В чём была раньше наша задача? Когда ещё при Брежневе мы начали воевать, у меня сомнений не было — бороться или нет. Но ради чего? Не ради демократии. Ради того, чтобы восторжествовали принципы равенства, братства, справедливости. Христианские принципы. У меня не было сомнений в том, что брежневский режим будет ещё долго у власти — во всяком случае, на мой век хватит. И мы решили бить в самые болевые точки — попирая такие священные символы, как «Ленин», «коммунизм» и т. д. Для того чтобы всё работало, нужно было делать всё максимально эпатажно — и мы начали в самой жёсткой форме — с матом, с ненастроенными гитарами… И это сработало в самую «десятку»…

RF: До сих пор срабатывает, будь уверен…

Е.: Я и сейчас считаю, что побеждает тот, кто игнорирует и чужие, и свои собственные законы. Только так можно докричаться. Однако теперь былой «антисоветизм» пребольно бьёт по нам самим — своими последствиями.

RF: Тебе не кажется, что то, что ты сейчас делаешь, как бы отрицает твоё прежнее творчество?

Е.: Есть люди, которые играют по правилам, и есть те, кто попирает любые законы. Если уж совсем обобщать, то мы представляем собой определённую энергию… Мы все, включая наших фанов, — люди, которые играют не по правилам, которые живут поперёк. Это люди, которые могут позволить себе нечто такое, чего не может обыватель, — люди, готовые на подвиг, выражаясь патетически.

RF: Лев Гумилёв, называвший таких людей пассионариями, писал, что такие быстро исчерпывают себя, не успевают пожать плоды своих действий…

Е.: А это неважно, кто плоды пожинает, каждому — своё. Я, например, не желаю плоды пожинать, мне это неинтересно. Пусть этим кто-нибудь другой займётся.

RF: Егор, но ведь раньше ты не пел напрямую «долой Брежнева», например. А в нынешнем творчестве?..

Е.: Нет, конечно, лозунгов у меня и не было, и не будет. Я же сказал уже, что понимаю под самим собой. Я не являюсь автором. Автор — вообще один, быть может, два. У Достоевского, например, и у меня — один, так же как у Лимонова, у Генри Миллера, у Маяковского…

RF: А может случиться так, что лет через пять ты скажешь про сегодняшнее своё творчество то же, что сейчас говоришь о ранних песнях?

Е.: Я был молодой и использовал те символы, которые сегодня использовать бы не стал. Мне уже тридцатник. Теперь я знаю цену слова: сейчас мы пожинаем плоды прежней безответственности — например, даже и ваши вопросы об этом говорят. Вот Роман Неумоев, у него была песня «Никто не хочет бить собак». Там была строчка: «Я подамся в жиды, педерасты, поэты, монахи — всё, что угодно, лишь бы не нравиться вам». Сейчас он спел на концерте в Москве: «Я подамся в попы, коммунисты, фашисты, казаки…»

RF: Тебе не кажется, что это — продолжение старой линии: «При любом режиме я — анархист»?

Е.: Может быть, потому что любой режим как воплощение эволюции — он всегда ущербен, через некоторое время он перерастает в свою противоположность, как это произошло с брежневским режимом. Но это не страшно.

RF: Ты не думаешь, что на твоём энтузиазме, горбе, к власти могут приехать какие-нибудь карьеристы?