Сияние. Прямая речь, интервью, монологи, письма. 1986–1997

Д. А.: Мне хотелось бы у тебя про КПРФ спросить. Готовая структура, известная всем, и название у неё лучше не придумаешь, отражает всю идеологию. Надо, чтобы люди в ней видели серьёзную партию, а не кучку экстремистов. Партию, которая может и на выборах победить, и в революции.

Е. Л.: Если Зюганов придет к власти, то он, я думаю, немногим от Ельцина будет отличаться. Этот человек отрицает революционный подход.

Д. А.: Но на сегодняшний день он хоть как-то политизирует массы, этих самых обывателей.

Е. Л.: У меня вообще позиция другая. У меня самый категорический принцип. Я не считаю обывателя за человека. Те, кто хладнокровно смотрел на расстрел, — это не люди, с ними можно делать всё, что угодно, их уже не политизируешь. Массы выбирают всегда Сталина, вождя, идея эта просто очевидная, я знаю по концертам. Как я строю концерт? Концерт должен быть насилием над ними. Если ты оказываешься слабее их, они начинают кидать в тебя бумажки, всякую дрянь, кричать: «Пошёл вон!» — понимаешь? И нужно сделать так, чтобы они действовали, как ты хочешь, они приходят на концерт именно за этим, чтобы получить энергию — сильную, солнечную энергию, мощную. В политике то же самое, поэтому побеждает всегда экстремист. Ленин действовал отнюдь не как меньшевик, а самыми жёсткими радикальными методами. Просто так свою власть буржуазия не отдаст. А ведь революция совсем не обязательно кровавая, она может быть и «бархатная». Это просто резкая смена одного строя на другой. И вообще главная революция начинается уже после прихода к власти. А без революции, путем эволюции, медленного перетекания из капитализма в коммунизм пройти невозможно. В лучшем случае получится какой-нибудь шведский вариант.

Д. А.: Коммунизм — это не экономика, можно хоть всю экономику сделать государственной, коммунизм от этого не появится.

Е. Л.: Для коммунизма нужна нравственная чистота. Наверное, это самое главное. Коммунизм — это вообще самая человечная идея, самая естественная. И вот момент очень важный: не обязательно, будет светлое будущее или не будет, дело в том, что нужно пытаться.

Мы здесь отстаиваем великие человеческие ценности перед огромной Вселенной, бесчеловечной, бесчувственной, безжалостной. Сейчас мы проигрываем на всех фронтах. На Западе уже живых не осталось. Единственное место, где ещё что-то возможно, — наша страна, народ наш сильный, отстаивающий высшие, именно человеческие ценности перед этой механической муравьиной цивилизацией, которая сейчас существует.

Сейчас нас теснят в родном доме. Если нас не будет, миру вообще конец. За нами остался кто? Третий мир, который на нас только молится. Все эти порабощенные народы, давно купленные и проданные. Единственное, что мы можем, — удержать наш фронт, где мы пока терпим поражение за поражением.

Почему мы так легко проиграли? Потому, что во времена Брежнева было долгое прозябание, «повышение материального благосостояния». Народ потерял мужественность, менталитет воина, солдата. Сталин в своей политике был прав. Он поддерживал такое состояние народа, которое позволяло ему в любой момент времени взять автомат, чтобы защищать нацию, государство, коммунистическую идею и побеждать.

Самое главное — разграничить систему ценностей коммунизма. Для меня коммунизм — это система ценностей: боевых, воинских, это постоянное преодоление, нет, преодолевание среды, стихии, энтропии, смерти. Никогда мы, видимо, окончательно одолеть эту силу не сможем. Просто надо все время стараться сделать как можно лучше.

Коммунисты потому проиграли, что забыли, что коммунизм — это Царство Божие на Земле, а не место, где всё бесплатно и можно не работать, халява. Коммунизм — это состояние ума, сознания, скажем так. Вот как в «Чевенгуре» у Платонова. Почему в Чевенгуре проиграли? Потому, что хотели добиться такого некоего неподвижного состояния, когда коммунизм — дело завершённое.

Д. А.: Помнишь, у ранних Стругацких: жизнь — это борьба. Условия меняются, а борьба остаётся, уже на другом уровне.