Сияние. Прямая речь, интервью, монологи, письма. 1986–1997

РИО: То, что у нас раньше проходило как панк-рок, к панку отношения не имело. Другой вопрос, что это был такой аналог исторический. Понимаешь? Нельзя пересадить чужую идею на свою почву один в один, надо найти подходящее место на древе культуры, почку похожую, и привить чужой росток. Возможно, Свинья в 80-м был аналогичен нью-йоркским панкам 70-х, скажем Dolls?

Е.: Причём, музыкально это так же звучало. Это был не панк, не хард-кор, а смесь харда, мэйнстрима такого грязного, вплоть до цыганщины, эстрады и блатных песен. Хотя ведь западного панка тогда почти и не слышали. Вот проблема: дефицит объективной информации. Те, кто слушает музыку, кто в курсе, они и сами играют на уровне. Те же «Джунгли». Чувствуется, что они много музыки разной слушают. А человек, который ничего не слушает, он и сыграть ничего не сможет.

РИО: Есть и другая точка зрения: был у меня приятель, который утверждал, что ничего не читает, чтобы сочинять настоящую литературу. Правда, насколько я знаю, пока он так ничего и не написал…

Е.: У меня тоже были такие знакомые — группа «Пик энд Клаксон». Они, ничего не слушая, решили играть авангард. Измудрялись, измудрялись и неожиданно заиграли что-то вроде Manfred Mann`s Earth Band! И только когда услышали настоящего Manfred Mann, поняли, что изобретали велосипед.

РИО: Я думаю, надо обязательно впитывать чужие идеи, переваривать их, через своё сознание, свой опыт пропускать — и тогда они отчасти уже твоими становятся.

Е.: Ну я по себе могу сказать, что процентов восемьдесят того, что я сочинил, было инспирировано тем, что я слушал. Но не обязательно должна быть прямая зависимость. Слушаю я, скажем, Дилана, а потом сочиняю (под впечатлением от него) хард-кор. Могу твёрдо сказать: если бы я ничего не слушал, то ничего бы и не сочинил.

РИО: А вообще ты «быстрый» или «медленный» автор?

Е.: Последнее время я очень мало сочиняю. После того как я написал альбом «Всё идёт по плану», у меня была даже попытка бросить это дело. Для себя я понял, что круче ничего уже не сделаю. Это было на панк-фестивале в Тюмени. Мы с Ромычем (Роман Неумоев, «Инструкция по выживанию». — Ред. РИО) осознали вдруг, что всё, чем мы занимаемся, никакого отклика не имеет. Абсурд! То же самое, что играть в бисер перед стадом свиней. Хэппенинг на уровне Курёхина. И мы решили больше не играть. Уехали в горы. Ездили, ездили по Уралу, а потом почувствовали, что песни из нас просто лезут. Мы приехали в Киев, Ромыч тут же написал «Непрерывный суицид» и «Час до полночи», а я — «Пуля-дура, учи меня жить», «Заплата на заплате», и пошло-поехало… Я считаю, что самое крупное, что я сочинил — песня «Русское поле экспериментов», в которой я выразил всё, что имел на этом этапе…

РИО: Любишь петь свои старые песни?

Е.: Знаешь, пишешь песню, поёшь её первый раз — и это самое интересное. Потом начинаешь играть её лучше, но это уже совсем не то.

РИО: Женя Морозов когда-то рассказывал мне, как записывались первые альбомы ДК. Они писали первый дубль, не зная песни! Он сам пел по бумажке текст, который видел в первый раз, музыканты ни разу не репетировали. И эти первые версии интересно слушать даже сегодня.

Е.: Да. Обычно все первые варианты, самые первые дубли по-настоящему живые. Поэтому я и боюсь старые хиты петь, ничего хорошего из этого не выходит.

РИО: Ты не задавался вопросом, для чего — или, иначе, — почему ты поёшь?

Е.: Я уже писал об этом в «Урлайте». Если же с другой стороны зайти, то все, что мы делаем, это отстранение. Как некая, громко говоря, религия. То, о чем Камю говорил в «Постороннем».

РИО: А как же насчёт общинного мировоззрения?