Сияние. Прямая речь, интервью, монологи, письма. 1986–1997

Е.: Нет, я сейчас о другом. Возьмём, к примеру, Запад. Там сейчас много общностей музыкантов, которые в творчестве постоянно используют какой-то свой архетип: Blast First, например, или те же 4 A.D. Они играют тембрами, бесконечно варьируют их, обыгрывают как-то. Для них это свой способ выражения мироощущения. Трудно предположить, что за этим стоит коммерция.

РИО: И всё же, мне кажется, это коммерция, но на другом уровне. Коммерция не денежная, а социальная, что ли, духовная. Может такое быть?

Е.: Мне трудно для себя этот вопрос как-то однозначно решить. Знаешь, это как с музыкой, которая приходит на смену тому, что любишь. Сначала всегда кажется, что это просто шум, noise pollution. Я уже думал на эту тему. И тоже подходил таким образом: допустим, что я чего-то просто не понимаю. Но мне не кажется, что всё, что идёт на смену тому, что я люблю, — плохо. Плохая музыка. Нет, она не плохая, но её нужно как-то иначе называть. Не рок.

РИО: Давно уже ясно, что термин «рок» потерял всякий смысл.

Е.: Петя Мамонов использует выражение «современная музыка». Хорошая современная музыка и плохая современная музыка (смеется).

РИО: То, что мы условно называем роком, — вся современная массовая музыкальная продукция — быстро меняется. Есть некий рубеж, фронтир, на котором идёт поиск и быстро окостеневающие тылы. Потом эту почву можно рыхлить, перепахивать и сажать, как Буратино, доллары. Впрочем, можно и рубли.

Е.: Рок действительно закончился. Дошёл до финишной точки эволюции. Причём это произошло в последние два года. До этого ещё шло какое-то развитие андерграунда, а сейчас всё выродилось в тот же попс. Просто разные установки действуют: если панк — то это хард-кор, авангард всякий, rock-in-opposition превратился в неоиндепендент типа 4 A.D. Ввиду этого сейчас нет смысла заниматься роком. Можно заниматься религиозной практикой, экологическими проблемами, хэппенингом… Или нужна другая форма для облечения прежней идеи — не музыкальная, а — я не знаю — принципиально новая.

РИО: Раньше считалось, что каждые десять лет появляется принципиально новая эстетическая модель. Между ними могут уложиться две-три ступеньки меньшего масштаба. А сейчас — со времени панк-бума прошло десять с лишним лет, а новой «новой волны» нет. Только такое… размельчение жанров на крохотные ручейки.

Е.: Мы сейчас подошли к осмыслению современного момента. Я думаю, то, что сейчас происходит — натуральный конец всему. Совершенно оправданный и чётко закономерный.

РИО: «Мир, как мы его знали, подходит к концу», — это ведь Гребенщиков. У него по песням море таких пророческих фраз разбросано.

Е.: У меня отношение к БГ странное. Понимал ли он сам, что пишет? Или был просто передаточным звеном? У Борхеса есть такой рассказ — знаешь, наверное — «Тлен, Укбар, Orbis Tertius», там такая мысль: авторов в мире два-три, остальные — как бы медиумы. Потом, когда уходит некая эманация, человек остается таким, какой он есть на самом деле. Всё становится на свои места.

РИО: Тропилло не устаёт повторять, что «Аквариум» — это не собственность БГ, это всё наше, это культура целого поколения, которое нашло одного посредника, чтобы выразить её.

Е.: То же самое и с битлами было. И с Sex Pistols. Наверное, в любой культурной обстановке возникает один… не то, чтобы избранник, а, скорее, козёл отпущения, который и должен отражать эту обстановку.

РИО: Про козлов у БГ тоже было.

Е.: Ага.

РИО: Мне всё же кажется, что он, как и другие медиумы, действует по наитию. Есть ведь два типа авторов…

Е.: Одни выражают свои собственные ощущения, а другие создают новые реальности — то есть авторы в чистом виде.