Сияние. Прямая речь, интервью, монологи, письма. 1986–1997

С.: А из современных команд тебя сейчас вообще ничто не радует, не интересует?

Е.: Меня одна команда из современных радует — Butthole Surfers. Это, похоже, наши люди.

С.: А как ты сам расцениваешь в свете вышесказанного собственные проекты — «Оборону» и прочее? Что это — тоже 80-е? Исключение из правил, как Butthole Surfers?

Е.: Не знаю даже. Может, и исключение. На самом деле с лета 88-го года, когда мы с Ромычем лазали по горам, — мне кажется, что мы (ГО) — группа конца 60-х — по духу. По идее, которая в нас. Для меня 60-е — РОДИНА. И дух, и иллюзии, и надежда. Может, это потому, что я так рано начал… натурально — с детства. Но я очень хорошо и близко понимаю тех, кому сейчас за 30, — тех, КТО ТОГДА ТОЖЕ БЫЛ СВЕДЁН, выбит из ума навсегда рок-н-роллом и всем, что его сопровождало в те годы… И мне кажется, как раз они-то и понимают, или способны по-настоящему понять наши песенки. Во всяком случае, представители именно этого поколения из Академгородка Н-ска первыми приняли то, что мы стали делать в 84–87 гг. В Академгородке до сих пор что-то такое из тех времён всё ещё ощущается — что-то правильное… настоящее. Родное.

С.: То есть ты некоторым образом как бы опоздал?

Е.: Да нет, у нас ведь всё это происходило в 80-е, формально опоздав десятка на два лет, но по сущности, может быть, имело и более крутые масштабы, так как у нас всё происходит… сам знаешь как. Я не жалею, что ты! Мне, наоборот, повезло. Мне грех жаловаться. Рок — это последние искорки, как мне кажется, этакого вселенского кострища, — которое либо само выгорело дотла, либо его потушили — из высших соображений.

С.: Да. Но ведь остался пепел, из которого неминуемо взрастёт нечто новое, так?

Е.: Что об этом говорить? Взрастёт — не взрастёт… Этого нам не понять и даже не представить. Просто — не представить. И уж тем паче — не дожить до этого.

С.: То есть ты серьёзно — про 200 лет?

Е.: А может быть, тыща лет понадобится. Так что… Давай о чём-нибудь другом.

С.: Да вроде больше и не о чем. Скажи напоследок, чего бы ты хотел… прямо вот сейчас?

Е.: Чего бы хотел? Во-первых — извиниться перед всеми, кого незаслуженно обидел на своём веку. Тут не то чтобы совесть меня мучит, а… просто, если вглядеться поосновательней во все эти «наши глупости и мелкие злодейства» на фоне того, что происходит (вернее — произошло), хочется просто взять всю эту грязь накопившуюся, плюнуть, растереть и забыть навсегда. Всё это НЕ СТОИТ.

Хотелось бы мне ещё, чтобы близкие мои и далекие — взяли бы, «хоп!» — и хотя бы на пару секунд испытали бы то, что я испытывал в свои НАИЛУЧШИЕ, НАИСВОБОДНЕЙШИЕ МОМЕНТЫ!.. И самому, конечно, испытывать то же, что испытывали или испытывают в настоящий момент они. Вот тут бы всё и началось. Тут бы и настал… НОВЫЙ ГОД.

А ещё… ещё очень хочется в Китай почему-то. В горный Китай. Хочется ощутить, понять… Тянет меня туда. Что-то там меня ждёт. Но ведь для того, чтобы хоть вмале что-то почувствовать, почуять, — нужно, необходимо, по меньшей мере, там родиться, впитать в себя всё — и землю, и небо китайское… Знаешь, что в Китае небо круглое? Надо ведь там родиться и жизнь прожить, иначе ведь ничего не поймёшь. Вообще хочется — всё с начала начать. Не то же самое пережёвывать по второму кругу, а двинуть в НОВОЕ, АБСОЛЮТНО НЕПРОЖИТОЕ. Я ведь, на самом деле, как бы… путешественник. Во всех смыслах.

С.: И вот самое последнее. Как «постскриптум». Давно хотел спросить. Что такое для тебя «анархия», ведь ты же «анархист», верно?

Е.: Знаешь, что я тебе скажу. Отвечу очень кратко и скупо: анархия — это такое мироустройство, которое лишь на одного. Двое — это уже слишком, безобразно много. Анархия — лишь на одного. И, судя по всему… всё кругом испокон печально доказывает то, что и на одного-то — это уже слишком жирно.

С.: Понимаю.