Сияние снегов (сборник)

1

В чужих краях, в своей пещере,

в лесном краю, в машинном реве
с любовью думаем о Шере
Израилевиче Шарове,

об углубленье и наитье,

о тайновидце глуховатом,
кто видел зло в кровопролитье,
но шел по замети солдатом,

о жизни лешего, сгоревшей

в писательской заветной схиме
плеч о плеч с Гроссманом, с Олешей
и отлетевшими другими,

о книжнике и о бродяге,

на чьей душе кровоподтеки,
об Одиссее на Итаке
и одиночестве в итоге,

о той тоске, что, как ни кличь я,

всегда больна и безымянна,
о беззащитности величья
и обреченности обмана,

о красоте, что не крылата,

но чьей незримостью спасутся,
сокрытой в черепе Сократа,
в груди испанского безумца,

о грустной святости попоек,

о крыльях, прошумевших мимо,
и – двое нас – о вас обоих
отдельно и неразделимо,

о все же прожитой не худо,

о человеке как о чуде,
а кто не верит в это чудо,
подите с наше покочуйте.

Пока сердца не обветшали,

грустя, что видимся нечасто,
мы пьем вино своей печали
за летописца и фантаста.

К Москве протягивая руки,

в ознобе гордости и грусти
сквозь слезы думаем о друге
в своем бетонном захолустье.

2

Но лишь тогда в Начале будет Слово,

когда оно готово Богом стать, –
вот почему писателя Шарова
пришла пора, открыв, перечитать.

Он в смене зорь, одна другой румянче,

средь коротыг отмечен вышиной,
был весь точь-в-точь, как воин из Ламанчи,
печальный, добрый, мудрый и смешной.

В таком большом как веку не вместиться?

Такую боль попробуй потуши!
Ему ж претит словесное бесстыдство –
витийский хмель расхристанной души.

Он тем высок, что в сказку быль впряглась им,

что он, глухарь, знал тысячи утрат,
но и в быту возвышенно-прекрасен
в углу Москвы укрывшийся Сократ.

Зато и нам не знать мгновений лучших,

чем те, когда – бывало, повезет –
и к нам на миг его улыбки лучик
слетал порой с тоскующих высот…

Вот он на кухне в россказнях вечерних

сидит, ногою ногу оплетя,
писатель книг, неведомый волшебник,
в недобрый мир забредшее дитя.

Как принц из сказки, робок и огромен,

хоть нет на лбу короны золотой,
и не чудно ль, что мы его хороним,
а он, как свет, над нашей суетой?

И больно знать, что, так и не дождавшись,

наставших дней душа его ждала, –
так хоть теперь с нее снимите тяжесть,
пустите в жизнь из ящиков стола!

1973, 1984

Галичу