Сияние снегов (сборник)

Какой мне юный мир на старость лет подарен!
Кто хочешь приходи – поделим пополам.
За верность детским снам, о, как я благодарен
Бегущей по волнам

и Алым парусам.

На русском языке, по милости Аллаха,

поведал нам о них в недавние лета
кабацкий бормотун, невдалый бедолага,
чья в эту землю плоть случайно пролита.

Суди меня, мой свет, своей улыбкой темной,

жеватель редких книг по сто рублей за том:
мне снится в добрый час тот сказочник бездомный,
небесную лазурь пронесший сквозь содом.

Мне в жизни нет житья без Александра Грина.

Он с луком уходил пасти голодный год
в языческую степь, где молочай и глина,
его средь наших игр мутило от нагот.

По камушкам морским он радости учился,

весь застлан синевой, – уж ты ему прости,
что в жизни из него моряк не получился,
умевшему летать к чемушеньки грести,

что не был он похож на доброго фламандца,

смакующего плоть в любезной духоте,
но, замкнут и колюч, – куда ж ему сравняться
в приятности души с Антошей Чехонте.

Упрямец и молчун, угрюмо пил из чаши

и в толк никак не брал, почто мы так горды,
как утренняя тень, он проходил сквозь наши
невнятные ему застолья и труды.

С прозрения по гроб он жаждал только чуда,

всю жизнь он прожил там и ни минуты здесь,
а нам и невдомек, что был он весь оттуда,
младенческую боль мы приняли за спесь.

Ни родины не знал, ни в Индии не плавал,

ну лакомка, ну враль, бродяга и алкаш, –
а ты игрушку ту, что нам подсунул дьявол,
рассудком назовешь и совесть ей отдашь.

А ты всю жизнь стоишь перед хамлом навытяжь,

и в службе смысла нет, и совесть не грызет,
и все пройдет как бред, а ты и не увидишь,
как солнышко твое зайдет за горизонт…

Наверно, не найти средь русских захолустий

отверженней глуши, чем тихий Старый Крым,
где он нашел приют своей сиротской грусти,
за что мы этот край ни капли не корим.

От бардов и проныр в такую даль заброшен, –

я помню как теперь: изглодан нищетой,
идет он в Коктебель, а там живет Волошин, –
о, хоть бы звук один сберечь от встречи той!

Но если станет вдруг вам ваша жизнь полынна,

и век пахнёт чужим, и кров ваш обречен,
послушайтесь меня, перечитайте Грина,
вам нечего терять, не будьте дурачьем.

1975

Паустовскому