Потребность быть частью некоего двойственного союза находила выход и в живописной манере. Со времен Антверпена, где художник приобщился к цвету, Ван Гога занимали оптические оппозиции, они же дополнительные цвета – фиолетовый и желтый, красный и зеленый, – и то, как они играют с восприятием. Для Ван Гога эта игра, естественно, не могла сводиться к эстетике. Он по-прежнему оставался странником в поисках рая на земле, но знал, что на этом пути можно заблудиться и попасть в ад. На одном из его арльских полотен разворачивается битва между двумя мирами: плодородной и бесплодной землей, способностью к воспроизведению и саморазрушением, дружбой и одиночеством. Кто еще мог соединить эти полюса, если не эпилептик, страдающий биполярным расстройством?
Ночное кафе в Арле (площадь Ламартин). 1888. Акварель.
Собрание Ханлосер, Берн
Самым суровым воплощением опустошенности и одиночества стала картина «Ночное кафе в Арле (площадь Ламартин)», место, где все кричало об отчуждении, «где можно сойти с ума или совершить преступление». Цвета наталкиваются друг на друга, словно пьяницы, ищущие, с кем бы подраться, «…посредством контрастов, сталкивая нежно-розовый с кроваво-красным и винно-красным, нежно-зеленый и веронез с желто-зеленым и резким сине-зеленым, воспроизвести атмосферу преисподней… изобразить демоническую мощь кабака-западни». Это совершенная противоположность мечтам Ван Гога об общественной солидарности и взаимовыручке. Здесь человек одинок и ощущает себя неудачником. Зловещий отсвет газовых ламп окрашивает стены в цвет крови. За столами – сгорбленные фигуры пьяных завсегдатаев. Один из них держится за голову, словно его уже мучит похмелье. Даже стулья расставлены как попало, сообщая, что люди здесь проводят время каждый сам по себе и не собираются вечерами для дружеской беседы. На официанте пиджак желтушного цвета, усы и волосы у него зеленые. На бильярдном столе лежит кий – его натертый мелом кончик как сигнал болезни, поразившей общество, мрачная насмешка над процветающим в нем распутством.
Противоположностью ночному кафе и его обитателям служил дом с его уютом и теплом кухонного очага – французская версия голландского
Винсент не мог насмотреться на Руленов: он написал портрет школьника Камиля и шестнадцатилетнего красавчика Армана в момент превращения из невинного ребенка в бесшабашного ухаря. На последнем портрете фон голубовато-зеленый – намек на прямолинейность и честность подростка. Броская желтая куртка с кантом дополнительного к нему синего цвета, черный жилет, белый шарф вокруг шеи и надетая набекрень шляпа придают юноше вид арльского уличного прощелыги, но развязность облика смягчает полоска едва наметившихся усов. Это картина, созданная истинным «родителем», художником, который (подобно Тёрнеру) считал картины своими детьми, создавая их с очевидной нежностью. Чем проще были люди, тем благороднее становились они в глазах Ван Гога. «Мне хотелось бы писать мужчин или женщин, придавая им что-то от вечности, которую некогда символизировал нимб, вечности, которую теперь мы находим в самом сиянии колорита».
Получается, Ван Гог пытался приблизить небеса к земле не только посредством своих пейзажей. Доброжелательные портреты членов семьи Рулен, его «Зуав» (1888) превратили обычных людей в богов и героев, и Арль, благодаря художнику, действительно кажется Элизиумом, «елисейскими полями» – именно так переводится название знаменитого городского променада Аликан. Ван Гог увлекся идеями Толстого (с которым, как это ни странно, его так многое роднило) о неотвратимости появления религии нового типа и скором пришествии чего-то «совершенно нового, безымянного, но такого, что будет, как когда-то христианство, утешать людей и делать их жизнь чуть легче». Грядущая революция в искусстве должна была отодвинуть политические революции на второй план.
Портрет Жозефа Рулена. 1889. Холст, масло.
Музей Крёллер-Мюллер, Оттерло
Портрет Армана Рулена. 1889. Холст, масло.
Музей Фолькванг, Эссен
Колыбельная (Портрет Августины Рулен). 1889. Холст, масло.
Музей изящных искусств, Бостон