"Сила молитвы" и другие рассказы

Я шел к себе в общежитие как мешком ударенный. Ближе и родней брата у меня никого не было. Поступал он очень трудно: трижды его не принимали в московский театральный (ГИТИС), считая, что он «не без способностей, но имеет совершенно не актерскую внешность». Когда в Свердловске открылась студия, я, уже студент третьего курса, вызвал его телеграммой после очередного провала в Москве. И тут наконец, хотя опять «со скрипом», его приняли.

И вот годы учебы позади. Толя доказал, что он не просто может быть актером, но актером хорошим, — это стало видно и по курсовым работам, и по той неистовости, с какой он овладевал любимой профессией, рано поняв, что именно она его призвание.

И вот надо все бросать перед самым выпуском, лечиться…

Да, лечиться, но как?

Из дома помощи не было: как раз в это время отца исключили из партии, уволили из редакции республиканской газеты. Он, коммунист ленинского призыва, с юности свято веривший в идеалы компартии, очень тяжело воспринял «разоблачение культа личности Сталина». С коллегами по редакции они собирались после работы, заходили куда-нибудь выпить, спорили, шумели. Кто-то донес, «пришили» «антисоветскую деятельность», всех разогнали — двух журналистов даже посадили в тюрьму. Заработков мамы, стенографистки-машинистки, едва хватало, чтобы свести концы с концами.

Я сидел один в своей общежитской комнате и раздумывал, что можно продать, чтобы срочно достать денег. Вытащил из-под кровати самое драгоценное — чемодан с книгами, накопленными за годы учебы.

«Если все книги отнести в “Букинист”, много не выручу, — размышлял я. — Но если удастся продать вот эту книгу, то можно, наверное, неплохо получить».

Я держал в руках Четьи Минеи. Кожаный переплет, толстые пожелтевшие страницы. Красные заглавные буквицы. Старославянская вязь, где каждая буковка — таинственна и завораживающе прекрасна.

Книга досталась мне по наследству. Когда умерла наша бабушка, Анна Христофоровна, мать ездила в Саратов на похороны. Потом делили то, что осталось от нее и от деда Кузьмы: дом, имущество. Мама взяла лишь Евангелие, подаренное деду Синодом Русской Православной Церкви, акафист святителю Николаю, дневник деда и вот эти замечательные Четьи Минеи — то есть чтения о святых, поминаемых по дням и месяцам. Все это наследство деда Кузьмы, старосты собора в Саратове, мама отдала мне, посчитав, что именно я должен воспринять от деда его духовные ценности.

Эти Четьи Минеи я помнил с детства. С братом мы спали на огромном дедовом сундуке (у нас называли его «ларь»). Там бабушка, в доме у которой мы жили в детстве и которую называли бабаней, хранила «выходную» одежду — деда и свою. И вот эти книги, которые и привезла мама после раздела имущества.

Когда мы были детьми, баб Аня по вечерам доставала из ларя Четьи Минеи, бережно клала книгу на стол и просила старшую свою дочь, Наталью, почитать вслух. Мы тоже слушали, воспринимая жития святых как сказку. И, конечно, не понимая, что это были первые зерна, упавшие в наши души. Потом они проросли, дали свои всходы: Анатолию выпало воплотить на экране образ иконописца — преподобного Андрея Рублева в великом фильме кинорежиссера Андрея Тарковского, одного из самых ярких кинематографистов не только нашей страны, но и всего мира. А мне выпало стать писателем, который в художественных произведениях — романах, повестях, рассказах — написал о подвиге угодников Божиих.

Но это было потом, а тогда, юношей, я сидел над раскрытым чемоданом с книгами и решал, как поступить.

Выбрал я для продажи Четьи Минеи, понимая, что за эту книгу могу получить хорошие деньги. Но когда шел по холодным зимним улицам Свердловска, решил, что надо идти не в букинистический магазин, а в церковь.

Там ее место — больше подсознанием, чем сознанием понимал я.

Церковь в народе называли Ивановской — она была единственной действующей в то время в Свердловске. По соседству, как водится, со стадионом. И когда мы ходили смотреть хоккейные матчи, я запомнил, что рядом находится храм.

Вот туда я и шел.

Я не знал, что раз Ивановская — значит, Иоанновская, во имя Пророка, Предтечи и Крестителя Господня. К кому обратиться, как вести себя — ничего не знал. Да еще моя природная стеснительность сковывала, мешала. Но я шел, потому что надо было спасать брата.

Вот и церковь. Я снял шапку, зашел в притвор. Огляделся. Слева была приоткрыта дверь. Преодолев робость, я вошел в комнату. За столом сидел священник, что-то писал. Я запомнил, что он был в очках, с поредевшими рыжеватыми волосами на голове, с такой же небольшой бородой. Он вскинул на меня глаза. Я догадался поклониться.

— Что тебе, мальчик? (Я выглядел очень молодо.)

— Вот, посмотрите… — И я подошел к столу, вынул из студенческого чемоданчика Четьи Минеи.

Он внимательно стал рассматривать книгу, потом так же внимательно посмотрел на меня.

— А откуда у тебя эта книга?

Сбивчиво я объяснил.

— А почему ты решил ее продать?