Сила нашего притяжения

– О, так я теперь твой спортсмен?

Мое лицо полыхает от румянца, и я включаю кондиционер. Направляю на себя все потоки воздуха, а Леон медленно ко мне наклоняется и нежно целует в щеку.

– Мне нравится, как это звучит, – говорит он. – Нравится быть твоим.

– На самом деле, если так подумать, это устаревший взгляд на отношения. Разве я властен над тобой? Это довольно токсично, не правда ли?

– Кэл, ну ты чего? – хохочет он. – Может, тебе поменьше проводить времени в соцсетях?

Мы выезжаем на Джордан-роуд, тихую пыльную дорогу, не освещенную фонарями. Вокруг стоит тишина. Напряжение постепенно меня отпускает.

По идее, меня должны переполнять буря эмоций и романтический жар, но почему-то я больше сосредоточен на сути нашего разговора. Чувствую я себя довольно неприятно. Почему меня так беспокоит отсутствие карьерных амбиций у другого человека? Не выдерживаю и притормаживаю на обочине.

Леон издает притворный вздох.

– Сейчас ты меня здесь убьешь?

– Это пустынная дорога, да, – замечаю я. – Но я забыл оружие дома, так что, думаю, мы просто пообжимаемся?

Вместо того чтобы снова наклониться ко мне и поцеловать, Леон, не обращая внимания на четкий намек, выходит из машины. Теперь, когда я выключил зажигание, нас окружает темнота, и вокруг ничего не слышно, кроме треска сверчков. Это похоже на какой-то странный резервуар для сенсорной депривации[25].

Я тоже выбираюсь из машины, и мои ноги обдувает прохладный ветерок. Ну, прохладный по меркам Техаса. Я делаю глубокий вдох-выдох, стараясь выбросить из головы все неурядицы прошлой недели.

Леон выводит меня на середину дороги – строго говоря, не так много машин здесь ездит, – и я осматриваю окрестности. Когда мои глаза привыкают к ночной темени, я различаю старые деревянные заборы, тянущиеся на акры земли с обеих сторон. Полагаю, что это животноводческие фермы, поскольку непохоже, чтобы там что-то выращивалось.

– А как насчет этого – похоже на Индиану? Только с другими фермами? – спрашиваю я.

– Нет, там все иначе, – качает головой Леон. – Ощущения совсем другие, понимаешь? Например, там бы нас окружали гигантские кукурузные поля или посевы сои. Их все время обдувал бы ветер. Гигантские деревья и поля. Все вокруг движется, словно живое. А здесь все такое…

– Мертвое? – вмешиваюсь я. Он не отвечает, и я понимаю, что моя догадка верна. – Ясно. Нью-Йорк тоже пульсирует жизнью, а тут все кажется таким безыскусным. Простым. Хотя не могу сказать, что мне это совсем не нравится.

Я позволяю своему взгляду блуждать по сторонам. Единственный источник света поблизости – какое-то большое здание и промышленный комплекс примерно в полумиле от нас. Отсюда видно немного жуткое свечение над космическим центром. Кажется, что его присутствие – это единственное, что может нарушить спокойствие и безмятежность момента.

Мой разум посещает мысль, которую я до сих пор упорно игнорировал. То, как быстро Бэннон исчез из нашей жизни.

– Мара Бэннон уехала на этой неделе, – замечаю я, хотя обсуждать это сейчас не имеет никакого смысла.

Леон смотрит туда, куда устремлен мой взгляд, и хмыкает в знак согласия.

– Да, все происходит очень быстро. Кто знает, когда нам придется возвращаться по домам. Интересно, кто теперь возьмет на себя курирование общественных работ в саду НАСА?

Он садится, скрестив ноги, посреди пустой дороги, и я к нему присоединяюсь. Нас разделяет не больше фута, но я чувствую, как меня тянет к Леону, будто магнитом. Мне хочется быть к нему еще ближе, хотя мы и так сидим почти вплотную.

Я бы хотел, чтобы ощущение уединения стало еще сильнее, хотя вокруг и так ни души.

– Я не хочу потерять тебя, – признаюсь я. – Я не… Мне не нравится то, как быстро здесь все меняется.

– Ничего не изменится, – тихо произносит Леон и наклоняется, чтобы поцеловать меня.

Но на самом деле перемен не избежать. В любой день НАСА может объявить кандидатуры шести астронавтов миссии «Орфей-5» и их дублеров. Ученые умирают от желания получить хорошие отклики в прессе после трагедии с Бэнноном – хотя «умирают», возможно, не самое подходящее слово, учитывая обстоятельства, – и вновь вселить в людей надежду, утерянную после его смерти.

– Что, если они не выберут моего отца ни пилотом, ни в качестве дублера? Он тут совсем недолго, зачем им посылать его в первый же полет?

Леону явно неловко, он прикусывает губу, словно пытается сдержать нелестные слова.

– Думаю, уж дублером его возьмут. Я бы не стал так беспокоиться.

Его глаза блестят в лунном свете, и, судя по лицу, Леон явно испытывает некоторое смятение. Мне стоило бы прекратить на него давить, но я никогда не умел вовремя остановиться.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Тишина между нами кажется звенящей. Я чувствую это всеми мышцами тела, в груди поселяется ноющее чувство. Предвкушение заставляет меня поднять руку, и я мягко касаюсь его лица.

– Я все никак не могу выбросить это из головы, – начинает Леон. – На месте Беннона легко могла оказаться моя мама, она не вернулась бы из Флориды, и мне бы радоваться, но я ничего не чувствую, кроме… Почему-то мне тяжело.