– О, как вы правы! – неожиданно воскликнула Моргана с чувством. – Мы знаем, что даже когда один человек не способен узнать своего лучшего друга, то мы говорим: «Несчастный человек! Он лишился рассудка!» И то же самое и с народом. И со всем миром! Когда он настолько болен, что не узнаёт своего Друга, который вызвал его из небытия, который вскормил и воспитал его, подавал всё насущное, – то мы можем сказать то же самое: «Мир обезумел!»
Риварди был удивлён той страсти, что сквозила в этих словах.
– Вы так глубоко это чувствуете? – сказал он. – И всё же – простите меня! – вы не причисляете себя к религиозным людям?
Маркиз, я ни к чему себя не «причисляю»! – отвечала она. – Я не могу «притворяться»! «Причислением» или «притворством» Богу вряд ли угодишь. Творец Сил Природы настолько далёк от обмана, что нужно делать больше, чем «причислять себя», – нужно
– И, таким образом, будучи ничем, вы всё же создали свой летучий корабль! – сказал Риварди, снисходительно улыбаясь её пылкой речи.
Она ответила с ровной и терпеливой серьёзностью.
– Так и есть – сама будучи Ничем и признавая себя за Ничто; Сила, которая есть Всё, создала мой корабль!
Глава 15
Спустя два-три часа «Белый Орёл» уже был высоко в воздухе над «Палаццо де Оро». Внизу леди Кингсвуд стояла на морском берегу, около аэродрома, глядя на чудесный корабль в небе с удивлением и страхом, поражённая лёгкостью и плавностью его взлёта. Она видела, как корабль расправил огромные крылья и воспарил над аэродромом с Морганой, которая сидела внутри, словно сказочная эльфийская королева; она видела, как маркиз Риварди уселся за штурвал с помощником Гаспаром позади него, теперь уже без испуганных молитв. Они взлетели вверх и скрылись в вышине, помахивая ей на прощание до тех пор, пока она ещё могла их различить и пока сам «Белый Орёл» не принял размеры не больше парящего в небе голубя. И пока она ждала, даже этот голубиный образ испарился! Она искала глазами во всех направлениях, но небеса оставались пустыми. Она ощутила нечто ужасающее от этого исчезновения людей среди обширных воздушных просторов, и ещё они исчезли столь бесшумно, ведь корабль не издаёт звуков, что, хоть этот день и выдался солнечным и приятным, она почувствовала, как мурашки пробежали по телу. И при этом все они заверили её, что никаких причин для беспокойства нет, они всего лишь отправлялись в короткий испытательный полёт и собирались вернуться к обеду.
– Всего лишь поездка на машине! – сказала Моргана весело.
«Всего лишь», но для леди Кингсвуд это выглядело намного более значительно. Она принадлежала к простой викторианской эпохе – эпохе тихой домашней жизни и домашних увлечений, которая ныне провозглашена смертельной скукой, и любые путешествия и гулянки современных людей беспокоили и угнетали её, поскольку она обладала простым здравым смыслом, чтобы понимать, что они не приносят пользы ни телесному, ни нравственном здоровью и ведут в никуда. Она задумчиво глядела на море, на голубое сицилийское море, такое неповторимое в своих оттенках и чистой игре отражений, и думала о том, какой счастливой могла бы быть старость у Морганы, если бы ей удалось завоевать любовь доброго мужчины. И всё же не попадала ли она снова во власть простой сентиментальности, так часто оказывающейся обманчивой? Её собственная любовь «доброго мужчины» представлялась ей весьма ценной, но она не заполняла всего её сердца страстью, хоть она и считала себя совершенно обычной женщиной. А каким же должен быть тот мужчина, который окажется способным удержать Моргану? Проще обуздать солнечный луч или вспышку молнии, чем ту беспокойную живость, ум и дух, которые порой обретают женскую форму, оказываясь при этом, тем не менее, чем-то совершенно иным и более высоким, чем просто женщины, какими их все знают. Подобные смутные и бессвязные мысли пролетали в уме у леди Кингсвуд, когда она отвернулась от морского побережья, чтобы возвратиться на цветочные террасы «Палаццо», и она испытала искреннюю радость, завидев на вершине последнего пролёта травяных ступеней фигуру дона Алоизуса. Он ждал её приближения и спустился немного ниже к ней навстречу.