Сильнейшие

Ийа вернулся домой — после праздника видеть никого не хотелось. И не спалось — он встал еще затемно, не покидало смутное ощущение тревоги; услышал топот ног бегущего человека. Кто-то стрелой несся по дорожке их сада.

Крикнул ему — что случилось? Но гонец и сам бежал к дому Ийа. Только что прилетел голубь с письмом из долины Сиван.

Новости были тяжелыми — легкий лагерь разведчиков, охранявших найденный ими богатый «колодец» с солнечным камнем, оказался пустым, когда туда прибыли южане-рабочие. Точнее, ни одного живого человека не было в нем. Отчего разведчики умерли, понять не удалось. Северяне стояли поблизости, и равнодушно заверили, что убило их дыхание земли. «Колодец» оказался почти пустым, похоже, работы по его опустошению начались сразу же, как только смерть настигла южан.

Новости всколыхнули Асталу — и земледельцы, и ремесленники побросали занятия, пусть ненадолго, и обменивались новостями. Правда, пока всего лишь прилетел голубь — через пару дней должен был явиться гонец, который расскажет все — в том числе и о действиях и словах северян. Такое не доверить письму.

Къятта в отличие от многих удивленным не казался.

— Не произносите при мне этого слова — эсса, — губы дрогнули, исказились, и лицо на миг стало очень неприятным. — Родные, отдающие детей ради камня… Сестра, одновременно с братом зачатая, бросает его — разве ей что грозило здесь?

— Мы не оставили бы их жить, узнав про Долину. Северяне нарушили соглашение…

— Думаешь, она знала? Тогда тем более. Бездна, они — одна кровь, и оставить половину свою — умирать!

— Это значимо для нас, не для них, — спокойно проговорил дед. — У них каждый сам за себя. Какое тебе дело до семейных уз эсса?

— Мне… — он взял себя в руки, и теперь, казалось, сожалеет о вспышке. — Только одно — не знал, что можно испытывать к ним еще большее презрение. Теперь знаю.

— Пока мы подождем. Гонец важнее голубя — мало ли кто что напишет. Если же известие — правда… Тогда юг не станет молчать. Неужели они хотели получить вторую реку Иска? Зачем это им? — Ахатта полностью ушел в свои мысли, и морщины очень глубоко прорезали кожу. — А ведь придется сдерживать особо ретивых — и разговаривать с эсса, причем прямо там, в Долине. Кому доверить разговор в Долине Сиван? Я не знаю. Но если я не решу, они решат сами.

— Разговор? После того, как они убили наших?

— Это мы доказать не можем. А вот они помнят, что сделали мы. Тарра мог бы вести переговоры, но Лачи куда хитрее его. Ты… — заметив, как внук помотал головой, дед ответил жестом согласия. — И правильно. Я рад, что ты не рвешься в долину.

— Я не хочу разговаривать с ними. — Спокойно подтвердил Къятта. — А ты… миротворец.

— Я буду думать долго.

В комнату просунулась голова. Кайе напоминал сейчас хищника, взявшего след, разве что уши торчком не стояли.

— Наконец решили потрепать северян? — он оказался в комнате весь.

— Нет! — отрезал дед. — Хватит, идите оба отсюда.

— А что будет с этим…? — Къятта не уточнил, но дед понял. Пожал плечами:

— Я с самого начала уверен был — их послали на смерть.

— Мы не можем взять его под свою защиту? После того, как сестра…

— Вот именно. Мы и так опозорились дальше некуда.

Дед подал знак — разговор окончен. Братья вышли вместе, одновременно перешагнув порог — и остановились одновременно, уже по ту сторону.

Младший хмуро сказал:

— Чувствую себя дураком…

— Ты и ведешь себя по-дурацки с момента, как сделал первый шаг.

— Я совсем не понимаю людей.

— Не страшно. Знаешь, если медведь идет прямо на сидящую на земле птицу, это проблема птицы, а не медведя.

— Но я… стараюсь убежать от того, что не понимаю… словно трусливая йука.

— Ты? Убегать?

— Убегать можно по-разному… убивая, или просто не желая думать, — горло перехватило, и хрипло сказал: — Как с Таличе…

— Ты ее помнишь? — ошеломленно. — Если б она была твоей первой женщиной, я бы понял еще…

Растерянно:

— А первую я и забыл…

Глава 24

Тейит

Седьмой день Огонек с Лиа переходили от селения к селению в низине, где растили сладкий тростник. Тут повсюду струилась вода, и порой дорогу им заменял широкий ручей — и узкая долбленка несла их от поворота к повороту.

Тростник пел, гудел на ветру разными голосами — низким, порой хрипловатым, и тонким, протяжным; он подманивал ветер, чтобы тот поселился в теле тростника. А потом кто-нибудь срежет стебель и сделает свирель-ули, и удивится, заслышав в трепещущем звуке жалобу ветра…

Лиа видела, как важно подростку знать — он может что-то и сам, и поручала не самое легкое. Хотя везло им — немного больных было на их пути, сила Мейо Алей хранила людей этой низины. Или, может, поющий тростник хранил, приманивая покой переливчатыми звуками, отпугивая беду?

«Перья» появились на закате седьмого дня. Три — два почти сразу развернулись и заскользили к горам, в направлении озера Туи, и одно, изгибаясь игриво, накренилось — и словно с огромного склона плавно поехало вниз, к полям.