Сильнейшие

Огонька особо не дергали — он думал, заставят тренироваться со страшной силой, так нет. Ножи, дротики — Кираи и Кави довольны были, когда он в цель попадал, поправляли ошибки, но видно было — никто ни в охрану не собирается готовить Огонька, ни настоящего бойца из него делать. Метательное оружие знал бы, и только. Даже на лук скоро махнули рукой.

Зато Огонек пристрастился слушать разговоры старших товарищей — по вечерам те часто собирались, рассказывали разное, вспоминали. Все интересно было узнать, откуда шрам-знак на щеке и Кави и у Тилави откуда — через все лицо?

Охотничьи байки слушал с неослабевающим интересом, про древние похождения разных людей, оставшихся в памяти — тоже. А вот про юг — не любил. Про стычки с югом слушать едва-едва мог — казалось, наизнанку кто Огонька выворачивает.

Ну зачем, хотелось взмолиться. Зачем нести самое тяжкое сюда, где так хорошо и уютно? Зачем рассказывать такое, от чего тревога начинает скулить в костях?

Умывшись после очередной тренировки, отдохнув и полистав пару давно изученных свитков — бездумно, подросток появился во дворе. Направился к группке людей, стоявших возле стены; заросли темно-фиолетового шалфея пенились там, но стоявшие не замечали цветов, равнодушно наступая на них.

Разговаривали четверо — Кави, Кираи, человек, чьего имени Огонек не знал, старший из всех — и Эйнели, доверенное лицо Лачи, ровесник Кираи. Лица у всех четверых были сумрачные — и вовсе не от висевшей над головами тучи.

Когда понял, о чем они, вознамерился уйти — благо, на него и внимания не обратили — но любопытство пересилило.

Слушал, мучаясь желанием покинуть дворик — проклятое любопытство удерживало. Снова боль и кровь… то, о чем не хочется знать — и от чего невозможно оторваться…

— У меня друг погиб на реке Иска, — невыразительно проговорил Кави. — Я был тогда в Чема… Меня звали с собой, не помню, что удержало. Помню того, кто принес нам известие — никого не осталось. У него самого обгорела кожа, и волосы были опалены.

— Что ж, наши ведь и вправду перестарались, — откликнулся Кираи. — С чего их понесло на южную землю?

— Ты не понимаешь… Идти по следу золотой жилы, когда она убегает, издевается, не даваясь в руки — и вдруг обнаружить ее на самом берегу… и знать, что на другом берегу золота еще больше. Они нарушили договор. Но все — слышите?! — все покинули южный берег по требованию! Неужели они заслужили страшной смерти в огне?!

— Наверное, южане считают, что да, — вступил Эйнели. — Мальчишку нам не отдали…

Огонек насторожил уши.

— Какого мальчишку?

Четвертый собеседник выругался, прежде чем ответить. Сказал:

— Они предложили нам золото… и не только. И Лачи принял его. Можно подумать, смерть легко оплатить так же, как покупают морские диковинки или редкие шкуры… Помнится, даже родной брат Лачи рассердился на него и предложил пойти поклониться южанам.

— А… соправительница?

— Если бы Лайа начала говорить громко, ей сумели бы закрыть рот, — вполголоса проговорил Эйнели, обернувшись, и, видимо, не сочтя полукровку опасным. — Я не знаю, о чем думал Лачи. Но можете быть уверены — за горло Лайа он держал крепко…

Огонек шагнул к выходу — спиной вперед. И только через три шага повернулся и пошел очень быстро, опасаясь совсем не нужного оклика.

День ли выдался чересчур ясный, прочищающий память, или время пришло, но почти забытые фразы, брошенные со смехом и вскользь, новый смысл обрели. Ведь кое-чему научили его и в Астале… уж названия тамошние запомнил. И названия места, где стояла башня заброшенная — тоже.

Много ли может пройти ребенок — один, через лес?

В голове стучало одно, звонко стучало, молоточком чеканщика: река Иска. Название, и хлопанье крыльев: стая белых птиц, взмывающих в воздух.

Он видел языки огня, от которых небо вздрагивало и старалось подняться повыше. Светлые волосы женщины, испачканные пеплом… она откидывала их за плечо резким движением. Чувствовал беспомощность полную, и жар, от которого мысли спекались.

И сквозь пламя летела смеющаяся фигурка, раскинувшая руки беспечно. Лицо, полное шального восторга. Наверное, он и был таким… там.

— Тварь… — прошептал мальчишка.

Скосился на собственное плечо. Стиснул в кулаке рукоятку тяжелого обсидианового ножа. И, решившись, прикусил губу и медленно, стараясь не думать и не морщиться, разрезал наискось давно зажившие шрамы.

Глава 25

Астала

Северянин настолько привык прислушиваться к малейшему шороху, что поражался — как уши его еще не стали длинными, словно у зайца? Обычно говорили о пустяках — сменявшаяся охрана, или давно уже редкие южные гости. Те, кто приходили не поодиночке, на ходу иногда обменивались новостями — так, по кусочкам, Айтли узнавал хоть что-то. Спрашивать в открытую он не стал бы ни в коем случае. Разве что о сестре иногда срывались вопросы.

Вот и сейчас — за окном послышались голоса. Двое направлялись к тому крылу, где жил он. И упомянули на сей раз о нем самом. Видимо, встретились прямо здесь — иначе не стали бы так, при Айтли… а впрочем, почему нет? — подумал. Он-то кто? Услышит, велика важность.